- Вот весельчак, хозяин, - шепнул мне Зорба с восхищением. Он обратился к монаху:
- Как тебя зовут, брат монах? - спросил он. - И каким ветром тебя сюда занесло?
- Меня зовут Захария. Я собрал свои манатки и ухожу. Ухожу отсюда, это больше невыносимо! Соблаговоли и ты сказать своё имя и откуда ты.
- Канаваро.
- Это стало невыносимо, брат Канаваро. Ночь напролёт Христос стонет и мешает мне спать, я рыдаю вместе с ним. И вот игумен - гореть ему в аду на медленном огне! - позвал меня сегодня рано утром: «Послушай, Захария, дашь ты, наконец, монахам спать? Я тебя прогоню».
«Это я не даю им спать? - спрашиваю я его. - Я или Господь Бог? Это он стонет!» Тогда он поднял свой посох, антихрист, и посмотрите-ка сюда!
Монах снял свой колпак и показал на запёкшуюся в волосах кровь.
- Итак, я отряхнул пыль со своих сандалий и ушёл.
- Возвратись вместе с нами в монастырь, - сказал Зорба, - я помирю тебя с настоятелем. Пойдём, ты составишь нам компанию и покажешь дорогу. Само небо послало нам тебя.
Монах на минуту задумался. Его глаза сверкнули.
- А что вы мне дадите? - спросил он, наконец.
- А чего бы ты хотел?
- Кило солёной трески и бутылку коньяка.
Зорба наклонился к нему и спросил:
- Послушай-ка, Захария, в тебе часом не дьявол сидит? - Монах даже подпрыгнул.
- Как ты догадался? - воскликнул он, остолбенев.
- Я иду с горы Афон, - ответил Зорба, - и знаю кое-кого в тех краях!
Монах опустил голову. Его голос был еле слышен:
- Да, во мне он тоже сидит.
- И он бы хотел трески и коньяка, не так ли?
- Да, будь он трижды проклят!
- Ну ладно, я согласен! Он и курит, наверное?
Зорба кинул монаху сигарету, которую тот с жадностью схватил.
- Он курит, курит, чтобы он подох от чумы! - сказал он. И, достав из кармана кресало с фитилём, монах зажёг сигарету и глубоко затянулся.
- Ну, с Богом! - промолвил он. Подняв железный посох, он повернулся и двинулся дальше.
- А как же зовут твоего дьявола? - спросил Зорба, подмигнув мне.
- Иосиф! -
не
обернувшись,
ответил
монах.
Компания полусумасшедшего монаха мне не нравилась. Больной мозг так же, как и больное тело вызывали во мне одновременно сострадание и отвращение. Но я ничего не стал говорить, дав волю Зорбе делать так, как он считал нужным.
Чистый воздух разбудил наш аппетит. Мы устроились под гигантской сосной и развязали сумку. Монах наклонился, с жадностью разглядывая её содержимое.
- Эй, послушай! - воскликнул Зорба. - Не облизывайся раньше времени, Захария! Ведь сегодня святой понедельник. Мы-то, из масонов, можем поесть немного мяса цыплёнка, да простит меня Бог! Но для твоей святости у нас есть немного халвы и оливок, держи-ка!
Монах погладил свою грязную бороду.
- Я, - проговорил он с раскаянием, - я, Захария, сейчас пощусь; поем оливок, хлеба и выпью простой воды… Но Иосиф, этот дьявол, поел бы немного мяса, братья мои; он очень любит цыплят и вот, проклятый, выпил бы вина из вашей фляжки!
Он перекрестился и с жадностью проглотил хлеб, оливки, халву, утёрся тыльной стороной ладони, запил водой, затем снова перекрестился, как бы закончив трапезу.
- Теперь, - сказал он, - очередь трижды проклятого Иосифа.
И он набросился на цыпленка.
- Ешь, проклятый! - злобно рычал он, откусывая большими кусками. - Ешь!
- Здорово, монах! - сказал Зорба с воодушевлением. - У тебя, как я вижу, на одном луке две тетивы. Он повернулся ко мне.
- Как ты его находишь, хозяин?
- Он похож на тебя, - ответил я, смеясь.
Зорба протянул монаху фляжку с вином.
- Выпей глоток, Иосиф!
- Пей, проклятый! - воскликнул монах, присосавшись к фляжке.
Солнце припекало, мы отодвинулись поглубже в тень. От монаха воняло ладаном и терпким потом. Он плавился на солнце, и Зорба уволок его в тень, чтобы своим зловонием тот не слишком отравлял воздух.
- Как ты стал монахом? - спросил его хорошо поевший и склонный побеседовать Зорба. Монах ухмыльнулся.
- Может быть, ты думаешь, от большой святости? Болтай больше! Это от нищеты, брат мой, от нищеты. Когда мне совсем нечего было есть, я сказал себе: «Чтобы не подохнуть с голоду, остаётся тебе идти в монастырь!»
- И ты доволен?
- Хвала Господу Богу! Я часто вздыхаю, но стараюсь не обращать внимания. Я не горюю по земле; я, извините, ср… на неё хотел. Я вздыхаю по небу. В обители я рассказываю всякую ерунду, прыгаю, монахи гогочут, глядя на меня. Они считают меня тронутым, ругаются. Я же говорю себе: «Это не так, наверняка Господь Бог любит шутки. Входи, мой петрушка, входи, малыш! - скажет он мне однажды. - Расскажи что-нибудь смешное!» Так что, как видишь, я тоже попаду в рай, только как шут.
- Послушай, старина, пожалуй, у тебя есть голова на плечах! - сказал Зорба, поднимаясь. - Пора, не то ночь нас застанет в пути!
Монах снова двинулся первым. По мере того как мы карабкались в гору, мне казалось, что во мне что-то происходит, мелкие заботы житейской суеты сменяются другими, более возвышенными помыслами, удобные легкодоступные истины - сложными теориями.
Внезапно монах остановился.
- Богородица-мстительница! - сказал он, указывая на маленькую часовню, украшенную изящным круглым куполом. Он опустился на колени и перекрестился.
Я слез с мула и вошёл в прохладную часовенку. В углу её висела старая, почерневшая икона с посвящением - на узкой серебряной пластинке были грубо нацарапаны ноги, руки, глаза, сердца… Перед иконой неугасимо горела старая посеребрённая лампадка.
Я тихонько подошёл: суровая, воинственная мадонна с крепкой шеей, строгим и беспокойным взглядом девственницы держала в руках не божественное дитя, а длинное острое копьё.
- Несчастье тому, кто посягнет на монастырь! - сказал с ужасом монах. - Она бросится на него и пронзит копьём. Когда-то давно пришли алжирцы и сожгли монастырь. Погоди, ты сейчас увидишь, чего им это стоило, нечестивцам: в ту минуту, когда они проходили мимо часовни, Святая Богоматерь сорвалась с иконы и бросилась наружу. И давай орудовать своим копьём: ударит здесь, вонзит его там; всех убила. Мой дед видел их скелеты, целый лес. С того самого времени её и назвали Богоматерь-мстительница. До этого её звали Милосердной.
- Почему же она не сотворила чуда до того, как они сожгли монастырь, отец Захария? - спросил Зорба.
