— Я захохотал, и скверная девчонка тоже рассмеялась. Она царапала мне ладонь своими коготками, а мне все больше хотелось влепить ей пощечину.
— Рядом с мужем, говоришь? Неужели у тебя есть муж? У тебя? Позволь узнать, кто он?
— Я все еще твоя жена и могу сей факт легко доказать, у меня имеется свидетельство о браке, — сказала она, посерьезнев. — Ты мой муж. Неужто забыл, что мы с тобой сочетались браком в мэрии Пятого округа?
— Мы разыграли фарс — только ради того, чтобы ты получила документы, — напомнил я. — Ты никогда не была мне настоящей женой. Ты жила со мной периодами, лишь когда у тебя возникали проблемы и до тех пор, пока ты не находила кого-нибудь позавиднее. Ну давай, выкладывай, зачем я тебе понадобился? Если и на сей раз ты во что-то вляпалась, я тебе помочь не смогу, даже если бы захотел. Но я и не хочу. У меня нет ни гроша, и я живу с девушкой, которую люблю и которая любит меня.
— Ага, с вонючей хиппи, которая не сегодня-завтра тебя выгонит вон, — сказала она, снова заводясь. — И которая ничуть о тебе не заботится, если судить по тому, как ты одет. Ладно, отныне я стану о тебе заботиться. Буду холить тебя и лелеять двадцать четыре часа в сутки. Как и подобает образцовой жене. Только за этим я и явилась, понятно?
Теперь на лице ее играла насмешка — совсем как в былые времена, и дерзкие искорки в глазах опровергали слова, которые она произносила. Время от времени скверная девчонка отпивала глоток чая. Она явно дурачилась, и это вконец меня разозлило.
— Знаешь, что я тебе скажу? — произнес я, чуть притянув ее к себе, чтобы она лучше расслышала мой тихий голос, и вся накопившаяся во мне ярость готова была выплеснуться наружу. — Помнишь ту ночь у меня дома, когда я чуть не задушил тебя? Так вот, знай: я успел тысячу раз пожалеть о том, что не сделал этого.
— Правда? А я до сих пор храню костюм арабской танцовщицы, — прошептала она, пустив в ход все оставшееся в ней кокетство. — Еще бы мне не помнить ту ночь! Ты отлупил меня, а потом нам было очень хорошо в постели. И ты говорил мне много дивных вещей. А сегодня еще не сказал ни одной. Я вот-вот поверю, что ты и вправду больше меня не любишь.
Мне захотелось отхлестать ее по щекам, вытолкать ногами из кафе «Барбиери», причинить столько физической и моральной боли, сколько один человек может причинить другому, и в то же время я, безумец из безумцев, мечтал подхватить ее на руки, спросить, почему она так похудела и осунулась, приласкать и расцеловать. Но я готов был провалиться сквозь землю от стыда при одной только мысли, что она угадает мои желания.
— Если тебе угодно, я признаю: да, я поступила с тобой некрасиво, да, я вела себя как последняя эгоистка, ты прав, — прошептала она, приблизив свое лицо к моему, но я резко отпрянул. — Если тебе угодно, чтобы я весь остаток жизни твердила: да, Элена права, да, я принесла тебе много горя и не сумела оценить как должно твою любовь со всем ее идиотизмом, да, я это признаю. Доволен? Теперь ты перестанешь сердиться, Рикардито?
— Я хочу, чтобы ты ушла. И чтобы ты раз и навсегда — слышишь, навсегда! — исчезла из моей жизни.
— Ага, наконец-то одна из твоих фразочек! А то я уж и не чаяла дождаться.
— Не верю ни одному твоему слову. Я ведь прекрасно знаю, что ты явилась только потому, что считаешь, будто я помогу тебе выпутаться из очередной гнусной истории. Надо полагать, несчастный старикан тебя бросил.
— Не он меня, а я его, — поправила она очень спокойным тоном. — Лучше сказать, в целости и сохранности передала на руки детишкам, которые безумно скучали по папочке. Знал бы ты, от какой головной боли я тебя уберегла, уйдя к нему, и сколько денег тебе сэкономила, ты бы мне сейчас ручки поцеловал. Ты даже не представляешь, во сколько обошлось бедняге это веселое приключение.
Она рассмеялась — пронзительно, ядовито и очень зло.
— Они обвинили меня в том, что я его похитила, — добавила она, словно смакуя остроумную шутку. — Представили судье поддельные медицинские заключения, будто он страдает старческим слабоумием, а значит, когда сбежал от них со мной, не ведал, что творит. По правде сказать, он и не стоил того, чтобы за него сражаться. Я его с превеликой радостью им вернула. Пусть теперь Мартина с детками вытирают ему нос и дважды в день измеряют давление.
— Знаешь, я никогда в жизни не встречал человека более порочного, чем ты, скверная девчонка. Ты ведь просто чудовище. Ты способна, не моргнув глазом, вонзить кинжал в грудь того, кто сделал тебе много доброго.
— Может, оно и так, — кивнула она. — Но, уверяю тебя, я ведь за свою жизнь тоже немало кинжальных ударов получила. И поэтому ни в чем не раскаиваюсь. Ни в чем. Ну… Пожалуй, только в том, что мучила тебя. А теперь решила исправиться. И вот я здесь.
Она уставилась на меня с видом пай-девочки, из-за чего я просто взбесился.
— Скажи кому другому… Ты что, думаешь, я и вправду приму весь этот спектакль за чистую монету? Скверная девчонка — в роли раскаявшейся супруги?
— Да! Я вернулась, потому что люблю тебя. И еще потому, что ты мне нужен. Потому что не могу жить ни с кем, кроме тебя. Наверное, я поздновато спохватилась и поздновато поняла это, но все-таки поняла… И теперь останусь с тобой — даже если мы будем голодать и мне придется жить как эта твоя хиппи. Лишь бы с тобой. Хочешь, я тоже стану хиппи и перестану мыться? И одеваться буду как чучело огородное? Сделаю все, что пожелаешь.
Она закашлялась, и от напряжения у нее покраснели глаза. Потом отпила глоток воды из моего стакана.
— Давай уйдем отсюда, а? — попросила она, снова закашлявшись. — Слишком дымно и пыльно — я просто задыхаюсь. Здесь, в Испании, все до одного курят. Вот что мне больше всего не нравится в этой стране. Куда ни сунешь нос, везде полно народа, и все пускают тебе в лицо клубы дыма.
Я попросил счет, заплатил, и мы вышли. На улице, при дневном свете, я увидел, как она исхудала, и ужаснулся. Пока она сидела со мной за столиком, я заметил только осунувшееся лицо. А теперь обнаружил перед собой лишь некий намек на человеческую фигуру. Она шла неуверенно и чуть сгорбившись, словно старалась одолеть какие-то препятствия. Груди практически исчезли, а вместо плечей из-под блузки выпирали кости, едва прикрытые плотью. В руках у нее кроме портфеля была еще пухлая папка.
— Если тебе кажется, что я стала очень тощей, очень страшной и очень старой, не говори этого, пожалуйста, вслух. Куда мы пойдем?
— Никуда. У нас, в Лавапиесе, все кафе такие же старые и пыльные, как это. И везде посетители дымят, как паровозы. Так что лучше нам распрощаться прямо здесь.
— Мне нужно с тобой поговорить. Это не займет много времени, поверь.
Она схватила меня за руку, и ее пальцы — такие худенькие, такие костлявые — показались мне совсем детскими.
— Хочешь, пойдем ко мне домой? — предложил я и сразу же раскаялся в своей опрометчивости. — Я живу неподалеку. Но учти, там тебе будет еще противнее, чем в кафе.
