Мы отправились в мою квартиру на улицу Жозефа Гранье. У нее было изящное тело, маленькие груди, и она была нежной, пылкой и понятной. Она осмотрела мои книги и упрекнула за то, что там были только поэзия, романы и кое-какая эссеистика, но не нашлось ни одной пьесы. Она обещала помочь мне заполнить этот пробел. «Ты очень вовремя появился в моей жизни, caro», — добавила она. В ее широкой улыбке, казалось, участвовали не только глаза и рот, но еще и лоб, нос и даже уши.
Через пару дней Марчелле предстояло ехать в Италию, так как, возможно, в Милане она получит заказ, и я проводил ее на вокзал, потому что она ехала поездом (боялась самолета). Мы несколько раз говорили по телефону, и, вернувшись в Париж, она явилась прямо ко мне домой, а не в маленькую гостиницу в Латинском квартале, где обитала до сих пор. В руках она держала большую сумку, там лежали все ее пожитки: брюки, блузки, свитера, мятые куртки — и баул с книгами, журналами, эскизами костюмов и макетами декораций.
Марчелла так быстро вошла в мою жизнь, что я даже не успел поразмыслить как следует, не опрометчиво ли поступаю. Наверное, разумнее было бы обождать немного, лучше узнать друг друга, посмотреть, как сложатся наши отношения. В конце концов, она еще совсем девчонка, и я гожусь ей в отцы. Но отношения наши сложились отлично благодаря ее умению приспосабливаться, невзыскательности, готовности с улыбкой встретить любые неприятности. Я бы не рискнул сказать, что влюблен, во всяком случае, совсем не так я любил скверную девчонку, но мне было хорошо рядом с Марчеллой, я был признателен ей за то, что она живет со мной и даже питает ко мне нежные чувства. Рядом с ней я становился моложе, она помогала мне похоронить прошлое.
Время от времени Марчелла получала заказы и оформляла спектакли в театрах нашего района, которые, как правило, субсидировались местными властями. Тогда она с такой безрассудной самоотдачей погружалась в работу, что забывала о моем существовании. А я теперь все с большим трудом доставал себе переводы. Я уже не брался за синхрон, потому что потерял былую уверенность в своих силах. К тому же, по всей видимости, среди коллег пополз слушок о моих недугах, поэтому и число заказов на письменные переводы заметно поубавилось. Мне как будто перестали доверять. А на те, что я все-таки добывал — после долгих хождений и просьб, — тратил слишком много времени, потому что, посидев за столом час-полтора, чувствовал головокружение и головную боль. В первые месяцы нашей с Марчеллой совместной жизни мои доходы упали почти до нулевой отметки, а ведь предстояло еще выплачивать проценты по ипотеке и займы.
Служащий из «Сосьете женераль», которому я обрисовал ситуацию, посоветовал мне продать квартиру. Это единственный выход. Цена на нее значительно выросла: я могу получить хорошие деньги и, расплатившись со всеми долгами, буду располагать определенной суммой, которая, если распорядиться ею с умом, позволит нам какое-то время жить спокойно. Я посоветовался с Марчеллой, и она тоже сказала, что лучше всего квартиру продать. Тогда можно будет выбросить из головы мысли о ежемесячных взносах, лишавшие меня сна. «Не думай о будущем, caro. Скоро я начну хорошо зарабатывать. А если мы окажемся совсем уж на мели, поедем в Рим, к моим родителям. Поселимся в мансарде, где девчонкой я устраивала сеансы магии для своих приятелей и где до сих пор хранятся всякие хитрые штуковины. Ты прекрасно поладишь с моим отцом, он ведь почти что твой ровесник». Да, отличные перспективы, Рикардито!
Продажа квартиры заняла некоторое время. Стоимость ее и на самом деле практически утроилась, но потенциальные покупатели, которых нам присылали из агентств по недвижимости, пытались сбить цену, требовали ремонта, и поэтому хлопоты тянулись около трех месяцев. Наконец удалось прийти к соглашению со служащим Министерства обороны — господином с моноклем, разряженным в пух и прах. Тогда начались скучнейшие хождения по нотариальным и адвокатским конторам, а также продажа мебели. В тот день, когда мы подписали договор купли-продажи, я вышел от нотариуса и на улице, пересекавшей улицу Сюффрен, какая-то женщина внезапно остановилась, вперив в меня взгляд. Я не узнал ее, однако поздоровался наклоном головы.
— Я Мартина, — сказала она сухо, не протягивая руки. — Вы меня не помните?
— Простите, я думал о своем, — извинился я. — Конечно, я отлично Вас помню. Как дела, Мартина?
— Очень плохо, понятное дело, — резко ответила она. На лице ее появилась кислая гримаса. Она по-прежнему сверлила меня взглядом. — Но я не позволю унижать себя, топтать ногами. Я умею защищаться, очень даже хорошо умею. И уверяю Вас, что я этого так не оставлю.
Мартина, высокая и поджарая женщина с седыми волосами была одета в плащ, в руке держала зонтик и смотрела на меня так, словно хотела раскроить мне череп этим самым зонтом.
— Я не понимаю, о чем Вы, Мартина. Вы поссорились с моей женой? Но мы уже довольно давно разошлись, разве она Вам не сказала?
Она опять молча воззрилась на меня, явно растерявшись. Взгляд ее говорил, что я кажусь ей очень странным существом.
— Так Вы что, ничего не знаете? — пробормотала она. — Все витаете в облаках? Как вы думаете, с кем смылась эта тихоня? С моим мужем, между прочим!
Я не нашелся с ответом. И чувствовал себя идиотом, придурком… Сделав над собой усилие, я сказал:
— Нет, я этого не знал. Она только сказала, что решила уйти, и ушла. Больше я ничего про нее не слышал. Поверьте, Мартина, мне очень жаль…
— Я дала ей все — работу, свою дружбу, доверие и, между прочим, закрыла глаза на то, что с бумагами у нее не все ладно, а ведь могли возникнуть большие неприятности… Я ввела ее в свой дом. И вот чем она мне отплатила — увела мужа. Нет, она отнюдь не влюбилась в него, тут чистая корысть. Чистый интерес. Она разрушила нашу семью — но на это ей наплевать.
Я подумал, что, если сейчас не уберусь, Мартина даст мне пощечину, словно я один виноват в ее семейных несчастиях. Голос дамы дрожал от негодования.
— И знайте, мы этого так не оставим, — повторила она, размахивая зонтом в нескольких сантиметрах от моего лица. — Мои дети такого не потерпят. Она ведь просто хочет обобрать его, потому что на самом деле она настоящая мошенница. Вот она кто. Мои дети уже предприняли кое-какие юридические шаги, и они как пить дать упекут ее в тюрьму. Где ей самое место. А Вам бы следовало получше приглядывать за женой.
— Мне очень жаль, но теперь я должен идти, наш разговор не имеет смысла, — сказал я и, развернувшись, быстро пошел прочь.
Вместо того чтобы присоединиться к Марчелле, которая занималась отправкой на склад скарба, который нам не удалось продать, я забрел в кафе поблизости от Военной школы. И там попытался привести свои мысли в порядок. Видимо, у меня подскочило давление, во всяком случае, я чувствовал головокружение, лицо налилось кровью. Я не был знаком с мужем Мартины, но знал одного из ее сыновей — видел как-то раз мельком, и это был вполне зрелый мужчина. Значит, новый избранник скверной девчонки весьма преклонных лет, короче говоря, старая развалина. Ясно, что влюбиться в такого она никак не могла. Да и прежде никогда ни в кого не влюблялась, за исключением, пожалуй, Фукуды. Просто ей надоело прозябать в нашей маленькой квартире рядом с Военной школой, и она снова кинулась в погоню за тем, что считала главным в жизни — с тех пор, как в детстве узнала разницу между жизнью нищих и богатых, — в погоню за деньгами, — потому что только они могут дать человеку уверенность в завтрашнем дне. В очередной раз ее ослепила мечта о богатом мужчине. А после слов Мартины, произнесенных тоном актрисы из греческой трагедии: «Мои дети уже предприняли некоторые юридические шаги», я не сомневался в том, что и на сей раз история завершится вовсе не так, как она рассчитывала. Я был в сильной обиде на нее, но теперь, представляя жизнь скверной девчонки с древним стариком, чувствовал еще и что-то вроде сострадания.
