Едва вернувшись во Францию, едва поднявшись в свою мансарду, я кинулся звонить мадам Робер Арну.
Она назначила мне встречу на следующий день и сказала, что, если угодно, мы можем вместе пообедать. Я подождал ее у выхода из «Французского альянса» на бульваре Распай, где она занималась на ускоренных курсах французского языка, и мы пошли в «Куполь» на Монпарнас есть curry d'agneau.
[22]
Одета она была просто: брюки, легкая куртка и босоножки. В ушах яркие серьги в тон бусам и браслету, сумка через плечо. Каждый раз, когда она поворачивала голову, ее волосы задорно взлетали. Я поцеловал ее в щеку, потом поцеловал ей руки, а она встретила меня словами: «А я думала, что ты приедешь совсем черный, ведь в Лиме-то теперь лето!» Она и вправду превратилась в очень элегантную женщину: с большим вкусом сочетала цвета и умело пользовалась макияжем. Я все никак не мог привыкнуть к случившимся в ней переменам и ошалело разглядывал свою давнюю знакомую. «Только ничего не рассказывай мне про Перу», — сразу предупредила она таким тоном, что я не рискнул поинтересоваться причиной запрета. Зато рассказал ей про полученное наследство. А не поможет ли она мне подыскать квартиру?
Она радостно захлопала в ладоши.
— Как здорово, пай-мальчик. Я помогу тебе и обставить, и украсить ее. У меня уже есть опыт в таких делах, я ведь совсем недавно обустраивала свое жилье. И сделала все очень красиво, вот посмотришь.
Затем несколько недель подряд, когда у нее заканчивались уроки французского, мы ходили по агентствам недвижимости и смотрели квартиры в Латинском квартале, на Монпарнасе и в Четырнадцатом округе. Наконец мне приглянулась двухкомнатная квартира с маленькой кухней на улице Жозефа Гранье, в доме ар-деко тридцатых годов постройки, с фасадом, украшенным геометрическими фигурами — ромбами, треугольниками и кругами. Рядом располагалась Военная школа, то есть это был Седьмой округ, совсем близко от ЮНЕСКО. Квартира была в хорошем состоянии, но окна выходили во двор, и лифт пока только монтировали — поэтому приходилось пешком подниматься на пятый этаж. Зато там было много света, потому что, помимо двух огромных окон, имелось еще большое окно в потолке, через которое я мог любоваться парижским небом. Квартира стоила около семидесяти тысяч, но я без малейших затруднений получил кредит на недостающую сумму в банке «Сосьете женераль», где держал свои деньги. В те недели, подбирая квартиру, и потом, пока я приспосабливал ее для жизни: мыл, красил и обставлял мебелью, покупая что в «Самаритен», а что и на Блошином рынке, — я виделся с мадам Арну каждый день, с понедельника по пятницу — на выходные она выезжала с мужем за город. Мы встречались сразу после ее курсов и расставались только часа в четыре, а то и в пять. Вся эта суета доставляла ей массу удовольствия, а заодно она совершенствовала свой французский, беседуя с маклерами из агентств по недвижимости и консьержками. И вообще буквально светилась счастьем, так что можно было подумать — о чем я ей не преминул сказать, — будто квартира, которую она благоустраивает, предназначена для нашей с ней совместной жизни.
— А ты бы очень этого хотел, а, пай-мальчик?
Мы сидели в бистро на улице Турвиль, неподалеку от Дома инвалидов, и я целовал ей руки, тянулся к губам, обезумев от любви и желания. Услышав такой вопрос, я часто закивал.
— Ладно, в тот день, когда ты туда переедешь, мы как следует отпразднуем новоселье, — пообещала она.
И выполнила обещание. Во второй раз она лежала в моих объятиях — теперь при свете дня, щедро льющемся через широкое окно в потолке, откуда голуби созерцали нас, голых, крепко обнявшихся на матрасе без простыни — с него только что сняли пластиковый чехол, доставив на грузовике из «Самаритен». От стен пахло свежей краской. Тело ее было таким же хрупким, таким же красивым и стройным, каким я его запомнил: узкую талию я мог бы, казалось, обхватить двумя ладонями. На треугольнике внизу живота, под не слишком густыми волосами, кожа была чуть светлее, чем на упругом животе и бедрах, отливающих оливковым. От тела исходил тонкий аромат, который делался более густым в мягких впадинах голых подмышек, а также за ушами и рядом с маленькой влажной вульвой. Я любовался ногами с высоким подъемом, где сквозь кожу проступали голубые жилки, и с нежностью воображал, как спокойно течет по ним кровь. Она позволяла себя ласкать, но, как и в прошлый раз, оставалась совершенно безучастной и молча слушала, то изображая жадное внимание, то делая вид, будто поглощена какими-то своими мыслями, мои горячие, торопливые слова, которые я нашептывал ей на ухо или выдыхал в губы, пытаясь их разжать.
— Только сделай так, чтобы я кончила первой, — прошептала она, и в тоне ее прозвучал приказ. — Ртом. Тогда потом тебе будет легче. А сам не спеши. Мне нравится чувствовать, как в меня изливается семя.
Она говорила совершенно спокойным тоном и была похожа не на девушку, лежащую с любовником в постели, а на врача, который безучастно дает технические инструкции. Но мне не было до этого дела, впервые за последние годы меня посетило настоящее счастье, а пожалуй, и впервые в жизни. «Я никогда не смогу сполна отблагодарить тебя за это, скверная девчонка». Я долго не отрывал губ от ее напряженной вульвы, и волосы на лобке щекотали мне нос, я работал языком неутомимо, нежно, пока не почувствовал, как она содрогнулась, — потом трепет пробежал по животу и по ногам.
— Теперь ты, — прошептала она все тем же властным тоном.
И на сей раз мне было нелегко — слишком тесно. Она извивалась, сопротивлялась, стонала, пока я добивался своего. Я чувствовал, как мой член словно переламывается у нее внутри — в узком пульсирующем пространстве, которое его заглотило. Но это была восхитительная боль, помрачение рассудка и лихорадочное, мерцающее погружение в бездну. И я почти мгновенно изверг семя.
— Слишком быстро, — упрекнула мадам Арну, взъерошив мне волосы. — Ты должен научиться действовать медленнее, если хочешь доставить мне удовольствие.
— Я научусь всему, чему ты хочешь, партизанка, только теперь замолчи и поцелуй меня.
В тот же день, когда мы прощались, она пригласила меня на ужин, пообещав познакомить с мужем. Мы выпили по рюмке у них дома — в красивой квартире в Пасси, имевшей неожиданно буржуазный вид: бархатные портьеры, мягкие ковры, антикварная мебель, фарфоровые статуэтки на столиках, гравюры Гаварни и Домье с фривольными сценами. Ужинать мы отправились в бистро, расположенное неподалеку, где фирменным блюдом, по словам дипломата, был coq au vin.
[23]
На десерт он предложил нам tarte tatin.
[24]
Месье Робер Арну носил очки с толстыми стеклами, он был низкого роста, лысый, с маленькими усиками, которые шевелились при каждом слове. На вид он казался по крайней мере вдвое старше жены. С ней он держал себя с подчеркнутой учтивостью: предупредительно отодвигал стул, помогал снять плащ. Весь вечер он неусыпно следил, чтобы бокал у нее не пустовал, и тотчас подносил хлебницу, если ей требовался хлеб. Я бы не назвал его симпатичным, скорее надменным и суховатым, но он и вправду производил впечатление очень образованного человека и рассуждал с большим знанием дела о Кубе и Латинской Америке. Его испанский звучал безупречно, и только по совсем легкому акценту угадывалось, что он долго работал в Карибских странах. На самом деле он не входил в состав французского представительства при ЮНЕСКО, Министерство иностранных дел назначило его советником и руководителем кабинета генерального директора Рене Майо,
[25]
товарища Жан-Поля Сартра и Раймона Арона
[26]
по Эколь Нормаль. О Майо, кстати, говорили, что он «скромный гений». Я несколько раз видел его, и всегда в сопровождении лысого, косоглазого человечка, который и оказался мужем мадам Арну. Когда я сообщил Роберу Арну, что работаю внештатным переводчиком в испанском отделе, он предложил похлопотать за меня перед Шарнезом, по его аттестации, «прекрасным человеком». Потом поинтересовался моим мнением о событиях в Перу, и я ответил, что давно не получал никаких известий из Лимы.
