— Весь смысл обладания серым веществом, — говорил человек, который назвал себя Самуэлем Обединским, — заключается в жонглировании между сознанием и мраком. Иначе чем можно возместить трагедию интеллекта, который доходит до абсурдного утверждения, что является игрой природы, ненужным балластом, пузырем, прикрепленным к хвосту нашего звериного высочества. Что ты знаешь о мире, о вещах, о цели существования? Да, я спрашиваю тебя, существо, обремененное двумя килограммами мозговой субстанции, что ты знаешь о цели?.. Не парадокс ли это? Невозможно сделать движение рукой, нельзя сделать и шага без ясной и осознанной цели. Правда?.. А между тем, с самого рождения, на протяжении десятков лет ты проделываешь миллионы, миллиарды разных движений, борешься, работаешь, учишься, падаешь, встаешь, радуешься, огорчаешься, думаешь, расходуешь столько же энергии, сколько варшавская электростанция. И на кой ляд? Да, приятель, вот так, живешь и не знаешь, с какой целью все это делаешь. Единственная инстанция, куда ты можешь обратиться за получением авторитетной информации по данному вопросу, является разум, а он, я тебе скажу, бессильно разводит руками. Так где же смысл, где логика?
Он громко рассмеялся и одним духом опрокинул стакан.
— Тогда зачем существует разум, если он не в состоянии выполнить свою единственную, действительно единственную, задачу?.. Я знаю, каким будет ответ, но это чепуха. Он ответит, что его диапазон действия охватывает только жизненные функции. Причины и цели жизни не принадлежат его департаменту. Согласен. Но увидишь, как он справляется с жизнью. Что он может нам здесь объяснить? Оказывается — ничего. Ничего, кроме самых элементарных животных функций. Так зачем же появилось в черепной коробке это новообразование? На кой, спрашиваю тебя, уважаемый председатель, черт? Что он знает? Знает ли, что такое разум?! Дал ли он человеку возможность узнать хотя бы самого себя? Узнать настолько, чтобы сказать с полной уверенностью, что я негодяй или порядочный человек, идеалист или моралист. Нет, сто раз нет! Он может сказать лишь, хочу я телятины или свинины. Но для этого достаточно мозга обыкновенной дворняжки. А если говорить о людях, о близких? Подскажет ли он нам что-нибудь?.. Нет! Клянусь всем своим состоянием, что в вашем черепе не родится ни одна аксиома по отношению к моей незаурядной личности. Хотя общаемся мы уже сроком в… две бутылки. Скажите, есть ли какая-нибудь уверенность не во мне, а в тех, кого вы знаете много лет?.. Знаю ли я что-нибудь о братьях, об отце, о жене, о приятеле?.. Нет! Люди ходят в непромокаемых комбинезонах. И нет возможности проникнуть в их сущность. Будем здоровы! Пей, пан.
Бродяга чокнулся с профессором и выпил.
— Если хочешь, маэстро, узнать, как действительно выглядит шикарная дама, можешь подсмотреть ее в ванне через замочную скважину. Проверишь, скажем, что у нее истрепанная грудь и худые бедра. Узнаешь о ней что-нибудь новое. Но о ее сущности по-прежнему ничего не будешь знать. Потому что даже тогда, когда она одна и снимает свою оболочку, маску, которую всегда надевала для тебя, под ней окажется другая, которую она не снимала никогда и которая для нее самой является чем-то непроницаемым. Верно? Конечно, есть минуты, когда можно заглянуть кому-нибудь в рукав или за воротник. Это катастрофические мгновения. Оболочка разрывается, лопается, появляются отверстия, щелочки. Вот… вот, например, в такой ситуации, как у тебя сейчас, пан! Что-то тяжелое проехалось по тебе.
Он наклонился над столом и вперил в профессора Вильчура свои покрасневшие глаза.
— Я прав? Ты согласен со мной?
— Да, — кивнул головой профессор.
— Разумеется! — гневно крикнул Обединский. — Разумеется! Такой человек, как я, страждущий покоя, не может не столкнуться с человеческой глупостью! Потому что дно каждой трагедии это глупость!.. Так в чем дело? Лопнувший шарик или платформа?.. Обанкротился, выбросили из какого-нибудь министерского кресла или разочарование? Что?.. Женщина?.. Изменила тебе?..
Профессор опустил голову и едва слышно ответил:
— Бросила…
Глаза Обединского сверкнули яростью:
— Ну и что! — заорал он. — Что из этого?!
— Что из этого? — профессор схватил его за руку. — Это значит… Это все… Все!..
В его голосе, должно быть, было что-то такое, что заставило Обединского сразу успокоиться; он сник и замолчал. Только спустя несколько минут он начал говорить каким-то жалобным тоном:
— Подлая жизнь, и мне постоянно не везет. Ненавижу сентиментальность, но судьба вечно подбрасывает мне жертвы сентиментальности. Черт бы побрал… Не сомневаюсь, что это специально. Одного дубина не свалит с ног, а другой поскользнется на вишневой косточке и расшибет себе лоб. Нет тут никакой мерки, никакого критерия. Пей, брат. Водка — хорошая вещь, черт подери!..
Он снова наполнил стаканы.
— Пей, — предложил Обединский, вкладывая стакан в руку профессора. — Эй, Дрожжик, дай следующую!
Хозяин сполз со своего логовища в алькове и принес бутылку. После чего погасил свет, так как в нем уже не было нужды: через грязное окно заглядывало пасмурное дождливое утро. Компания, что сидела в углу пивной, бросив своего компаньона, высыпала на улицу.
Обединский, опершись локтями о стол, в пьяной задумчивости говорил:
— Вот так с женщинами… Одна присосется к тебе и все соки вытянет, другая обдерет как липку, третья обманывает на каждом шагу или будет такая, которая втянет в повседневное болото… Стирка, уборка, пеленки и всякое такое… И это жизнь! Но это не так, все зависит от мужчины, какой он! Одному — как с гуся вода, другой, как подстреленный кот закрутится, запищит и сдыхает, а такой, как ты, амиго?.. Твердо должен стоять. Как могучее дерево! Если бы с тебя содрали кору, выросла бы новая, если бы тебе обрезали ветки, выросли бы новые… Но вот вырвали тебя из земли с корнями… Бросили в пустыне…
Вильчур наклонился к нему и пробормотал:
— С корнями… это правда…
— Вот видишь, никакая сила не поможет, если не на что опереться. Земля размякла, расплылась, перестала существовать. Еще Архимед сказал… Что это он там говорил… Хотя, черт с ним!.. О чем это я говорил? Что корни! Самые сильные корни не помогут, если не за что держаться. О, дьявол… такая жизнь…
У него все больше заплетался язык. Наконец он покачнулся, откинулся к стене и заснул.
Вильчур, теряя сознание, повторял:
— Как дерево, вырванное с корнями… Как дерево, вырванное с корнями…
Он не спал, вероятно, давно и поэтому, разбуженный бесцеремонными толчками, с трудом открыл глаза и зашатался. Алкоголь продолжал действовать. На столе снова стояла водка, а кроме ночного компаньона, сидело еще трое незнакомых. Профессор Вильчур с трудом сообразил, где он находится, и тотчас же неожиданной острой болью отозвалось воспоминание о Беате. Он вскочил и, переворачивая на своем пути стулья, направился к двери.
— Эй, уважаемый! — крикнул вслед хозяин.
— Что?
