Они благодарили Его за дорогую им колонию, которая была их величайшей радостью, за то, что дети их уже с малолетства научились жить в единении с людьми. Они высказывали надежду, что их молодежь достигнет большего совершенства, чем они. Они благодарили за преследования и страдания так же, как и за прекрасное учение, которому они призваны были следовать.
Каждый старался высказать то счастье, которое он испытывал. Ингмар понимал, что все это они говорят для него и желают, чтобы он рассказал на родине о том, как они счастливы.
Ингмар выпрямился, когда заговорили шведы. Он поднял голову выше, и резкая складка около рта обозначилась сильнее.
Наконец, когда иссяк поток их красноречия, мисс Юнг заиграла псалом; все подумали, что торжество кончилось, и повернулись к выходу, но тут миссис Гордон сказала:
— Сегодня мы споем и по-шведски.
Тогда шведы запели ту самую песню, которую они пели, покидая родину: «Да, мы свидимся снова в Царствии Небесном!»
Когда раздалось это пение, всех охватило сильное волнение, и на глазах у крестьян выступили слезы. Теперь они снова вспоминали тех, с кем были разлучены на земле и должны были свидеться только на небесах.
Когда кончилось пение, поднялся Ингмар и попытался сказать несколько слов. Он хотел сказать остающимся те слова, которые неслись к ним с родины, куда он возвращался.
— Я твердо уверен, что вы оказываете нам, оставшимся на родине, большую честь, — сказал он. — Я верю, что все мы будем рады свидеться с вами на земле или на небесах. Я верю, что нет ничего прекраснее, чем люди, которые идут на великие жертвы ради истины и справедливости.
VII
Месяц спустя после отъезда Ингмара в Иерусалим, старая Лиза из Ингмарсгорда стала замечать, что Барбру проявляет какое-то беспокойство и тревогу. «Взгляд у нее, как у помешанной, — думала старуха. — Немудрено, если в один прекрасный день она сойдет с ума».
Однажды вечером она принялась расспрашивать Барбру.
— Скажи мне, что с тобой такое? — говорила она. — Когда я была еще совсем молоденькой, я тоже видела, как хозяйка Ингмарсгорда одну зиму ходила с такими же помутившимися глазами.
— Не та ли, что убила ребенка? — быстро спросила Барбру.
— Да, она самая, — отвечала Лиза. — Я начинаю думать, уж не задумала ли и ты того же.
Барбру, не отвечая прямо на вопрос, сказала:
— Когда я слышала эту историю, я удивлялась в ней только одному.
— Чему же именно?
— Тому, что она не покончила и с собой — прямо на том же месте.
Старая Лиза, сидевшая за своей прялкой, положила руку на колесо, остановив его, и подняла глаза на Барбру.
— Каждому ясно, что тебе не может быть приятно, если в доме появится ребенок в отсутствие твоего мужа, — медленно сказала она. — Когда он уезжал, он ничего не знал об этом?
— Ни он, ни я ничего не подозревали, — произнесла Барбру так тихо, словно переживаемое ею горе лишало ее голоса.
— Но теперь ты напишешь ему?
— Нет, — сказала Барбру. — Меня утешает только то, что его нет здесь.
Старуха в ужасе всплеснула руками.
— Тебя это радует? — воскликнула она.
Барбру стояла у окна и неподвижно глядела на двор.
— Разве ты не знаешь, что надо мной тяготеет проклятие? — спросила она, стараясь говорить спокойно.
— Поживешь на свете, чего только ни наслушаешься, — сказала старуха. — Я слышала, что ты родом с Холма Горя.
Они помолчали. Старая Лиза опять завертела веретено, изредка поглядывая на Барбру, которая продолжала стоять у окна, то и дело вздрагивая всем телом.
Прошло минут пять, старуха отложила работу и пошла к дверям.
— Ты куда? — спросила Барбру.
— Мне нечего скрывать, я хочу поискать кого-нибудь, кто мог бы написать Ингмару.
Барбру заступила ей дорогу.
— Не смей, — сказала она. — Прежде, чем ты напишешь письмо, я буду лежать на дне реки.
Они стояли, не спуская друг с друга глаз. Барбру была высокой и сильной женщиной, и старая Лиза думала, что она хочет удержать ее силой, но Барбру вдруг рассмеялась и отошла в сторону.
— Ну что же, пиши, — сказала она. — Мне все равно, я просто покончу со всем этим раньше, чем думала.
— О, нет, — возразила старуха, поняв, что ей лучше быть помягче с Барбру. — Я ничего не стану писать, — не хочу толкать тебя на безрассудные поступки.
— Да, пиши, пожалуйста, это уже все равно. Сама понимаешь, что мне в любом случае придется покончить с собой. Нельзя же, чтобы это несчастье повторялось вечно.
Старуха опять села за прялку и принялась работать.
— Что же, ты раздумала писать письмо? — спросила Барбру, подходя к ней.
— Можно ли поговорить с тобой серьезно и рассудительно? — сказала старая Лиза.
— О, да, разумеется, — ответила Барбру.
— Вот как я думаю, — сказала Лиза, — я обещаю тебе сохранить все в тайне, если ты дашь мне слово, что не сделаешь никакого вреда ни себе, ни ребенку, пока мы не увидим, справедливы ли твои опасения.
Барбру задумалась.
— А ты обещаешь тогда предоставить мне полную свободу?
— Да, — ответила старуха. — Потом ты можешь делать, что хочешь, обещаю тебе.
— О, я могла бы теперь же положить всему конец, — произнесла Барбру с равнодушным лицом.
— Казалось, что тебе больше всего хочется, чтобы Ингмар исправил сделанное им зло, — сказала Лиза, — но из этого ничего не выйдет, если он узнает такую новость.
Барбру вздрогнула и схватилась за сердце.
— Хорошо, пусть будет так, как ты хочешь, но мне очень тяжело давать тебе такое обещание, — сказала она. — Смотри, не обмани меня.
Они крепко держали свой уговор. Старая Лиза никому не выдала тайну, а Барбру собралась с силами и вела себя так, словно ничего не происходило. На ее счастье весна в этом году была ранняя. Снег в лесу растаял уже в марте; с появлением первой травки Барбру велела отправить коров на лесной выгон, лежавший далеко от усадьбы, сама со старой Лизой переселилась туда, чтобы смотреть за скотом.
Младенец родился в конце мая. Это был мальчик, и выглядел он еще слабее, чем ребенок, родившийся у нее прошлой осенью. Это было хилое маленькое существо, кричавшее без передышки. Когда старая Лиза показала ребенка Барбру, та горько засмеялась:
— Ради такого ребенка тебе не стоило заставлять меня жить.
— По такому крошечному существу еще нельзя предсказать, что из него выйдет, — сказала старуха.
— Не забудь, что ты обещала предоставить мне полную свободу, — произнесла угрюмо Барбру.
