Строка 98: Гомером Чэпмена
Упоминание заглавия знаменитого сонета Китса (часто цитируемого в Америке), которое, по рассеянности наборщика, забавным образом перемещено из какой-то другой статьи в отчет о спортивном состязании. Для других красочных опечаток см. примечание к строке
[803]
.
>>>
Строка 101: Свободному не нужен Бог
Если подумаешь о бесчисленных мыслителях и поэтах в истории человеческого творчества, свобода мысли которых была скорее укреплена Верой, чем искажена ею, невольно усомнишься в мудрости этого нетрудного афоризма (см. также примечание к строке
[549]
).
>>>
Строка 109: Ложная радуга
Радужное облачко, по-земблянски muderperlwelk. Термин «ложная радуга», я полагаю, изобретение самого Шейда. Над ним в Чистовом экземпляре (карточка 9, 4 июля) он надписал карандашом «павлинья муха». Павлинья муха — это тело особого искусственного насекомого-приманки, именуемого также «мормышкой». Так объяснил мне хозяин нашего автопристанища, завзятый рыболов (см. также «странные перламутровые мерцания» в строках
633–634).
>>>
Строка 119: Доктора Саттона
Это комбинация букв, взятых из двух имен, одно из которых начинается на «Сат», а другое кончается на «тон». На нашем холме жили два почтенных медика, давно оставивших практику. Оба были очень давними друзьями Шейдов. У одного была дочь, президент клуба, к которому принадлежала Сибилла, — и это именно тот доктор Саттон, которого я представляю себе в моих примечаниях к строкам
[181]
и
[1000]
. Он упомянут также в строке
[986]
.
>>>
Строки 120–121: Пять минут равнялось 40 унциям… и т. д.
На левом поле, параллельно ему: «в Средние века час равнялся 480 унциям мелкого песка или 22 560 атомам».
Я не имею возможности проверить ни это утверждение, ни вычисление поэта относительно пяти минут, т. е. трехсот секунд, так как не вижу способа разделить 480 на 300 или наоборот, — но, может быть, я просто устал. В день (4 июля), когда Шейд написал это, бандит Градус готовился покинуть Земблю для путаного, но неуклонного продвижения через два полушария (см. примечание к строке
[181]
).
>>>
Строка 130: Я никогда не бил мячом об землю на бегу и никогда не заносил биты.
Откровенно говоря, я тоже никогда не отличался в футболе или в крикете. Я недурной наездник, крепкий, хоть и не ортодоксальный лыжник, хороший конькобежец, увертливый борец и страстный альпинист.
За строкой 130 в черновике следуют четыре стиха, которые Шейд отверг ради продолжения чистового экземпляра (строки 131 и т. д.). Вот это отвергнутое начало:
Как дети в старом замке, разбирая
В чулане маски и зверей, играя,
Находят вдруг за дверью раздвижной
[Четыре слова тщательно вычеркнуто] …ход потайной
Это сравнение остается висеть в воздухе. Можно предположить, что наш поэт собирался связать его с рассказом о том, как он наткнулся на какую-то таинственную правду во время обморочных припадков своего отрочества. Не могу сказать, как мне жаль, что он отбросил эти строки. Мне это жаль не только из-за присущей им значительной прелести, но также и потому, что заключенный в них образ был навеян Шейду чем-то, что дал ему я. Я уже упоминал в этих примечаниях о приключениях Карла-Ксаверия, последнего короля Зембли, и о живом интересе, проявленном моим другом к тем многочисленным историям об этом короле, которые я ему рассказывал. Карточка, на которой сохранился вариант, помечена 4-м июля и является прямым отголоском наших закатных блужданий по душистым полям Нью-Уая и Дальвича. «Расскажите мне еще», — говорил он, выбивая трубку о буковый ствол, и меж тем как медлило цветное облако и далеко, в освещенном доме на холме, г-жа Шейд тихо сидела, наслаждаясь видеодрамой, я с радостью уступал просьбе моего друга.
Простыми словами я описал то любопытное положение, в котором король оказался в первые месяцы восстания. У него было забавное чувство, что он единственная черная фигура в том, что составитель шахматных задач мог бы назвать «выжидательной-задачей-с-королем-в-углу», типа solus rex. Роялисты или, по крайней мере, умдеты (умеренные демократы), все еще могли бы помешать превращению государства в банальную модерную тиранию, будь они в состоянии управиться с оскверненным золотом и армиями роботов, которых вливало в земблянскую революцию со своих выгодных позиций — всего в нескольких морских милях — одно могущественное полицейское государство. Несмотря на безнадежность положения, король отказывался отречься от престола. Его, высокомерного и угрюмого узника, заточили в его розово-каменном дворце, с угловой башенки которого можно было с помощью полевого бинокля различить гибких юношей, ныряющих в плавательный бассейн сказочного спортивного клуба, и английского посланника в старомодных фланелевых штанах, играющего в теннис с тренером-баском на зеленом корте, столь же далеком, как рай. Как безмятежны были горы, как нежно выписаны по западному своду неба!
Где-то в городском тумане каждый день происходили отвратительные вспышки насилия, аресты и казни, но огромный город катился столь же плавно, как обычно, кафе были полны, в Королевском театре шли великолепные пьесы, и дворец, в сущности, содержал самый крепкий раствор уныния. С каменными лицами и квадратными плечами, komizars поддерживали строгую дисциплину в охране снаружи и внутри дворца. Пуританское благоразумие опечатало винные погреба и удалило женскую прислугу из южного крыла. Фрейлины, разумеется, отбыли задолго до этого, когда король сослал свою королеву в ее виллу на Французской Ривьере. Слава Богу, она избежала эти страшные дни в загаженном дворце!
Дверь каждой комнаты охранялась. В банкетном зале было трое охранников, и целых четверо слонялось в библиотеке, темные углы которой, казалось, таили в себе все тени измены. Спальни немногих оставшихся дворцовых служителей имели каждая своего вооруженного паразита, пившего со старым лакеем запрещенный ром или позволявшего себе вольности с юным пажом. А в огромной Геральдической Палате всегда можно было застать разгульных шутников, пытавшихся втиснуться в пустые стальные рыцарские доспехи, там стоявшие. И как пахло кожей и козлом в просторных покоях, некогда благоухавших гвоздиками и сиренью!
