У нашего героя и без того имелись весьма сильные подозрения относительно их содержимого, и он еще более утвердился в них, когда увидел, как сэр Джон Мальо побледнел после его угрозы рассказать всем правду, да и злобное выражение лица баронета обещало юноше скорую гибель, осмелься он сие разгласить. Но, бог мой, чем оказались все эти подозрения и даже уверенность по сравнению с тем, что открылось глазам Барнаби Тру, когда его собеседник поднял крышки чемоданов, замки которых были уже взломаны, и откинул их одну за другой, явив тем самым изумленному взору молодого человека несметное сокровище золота и серебра! Большая его часть, впрочем, была упакована в кожаные мешочки, однако еще множество монет, больших и маленьких, желтых и белых, было беспорядочно разбросано, словно то были всего лишь какие-то бобы, наполняя чемоданы до самого верху.
От увиденного Барнаби лишился дара речи. Не знаю уж, дышал ли он или же нет, но, можете не сомневаться, юноша сидел да таращился на эти дивные сокровища, словно в трансе, пока наконец после нескольких секунд демонстрации богатства незнакомец не захлопнул крышки и не разразился хохотом, вследствие чего наш герой мигом пришел в себя.
— Ну, что скажешь? — поинтересовался незнакомец. — Разве не стоят эти богатства того, чтобы стать пиратом? Однако, — продолжил он, — я прождал тебя столь долго не для того, чтобы показать сие, но чтобы сообщить тебе: ты не единственный пассажир на борту, есть и еще один, которого я должен поручить твоей заботе и опеке — согласно полученным мною распоряжениям. Так что, если ты готов, мой юный друг, я приведу ее немедленно.
Он выждал немного, давая Барнаби возможность ответить. Однако наш герой молчал, и тогда пират поднялся, убрал бутыль с ромом и стаканы и направился по салону к двери, подобной той, через которую Барнаби немногим ранее вошел. Затем он ее открыл и через секунду-другую, бросив кому-то за дверью несколько слов, вывел оттуда девушку, которая очень медленно прошла в салон, где Барнаби все так же сидел за столом.
Это была мисс Марджери Мальо, весьма бледная и выглядевшая потрясенной, что и неудивительно, если вспомнить, сколько всего обрушилось на нее.
Барнаби Тру так и не понял, было ли последовавшее удивительное плавание долгим или коротким, длилось ли оно три дня или же все десять. Только представьте себе двух человек во плоти и крови, постоянно обитающих и перемещающихся в окружении, не многим отличающемся от кошмарного сна, но при этом столь упивающихся своим счастьем, что вся вселенная вокруг них не имеет никакого значения! Можно ли при таких обстоятельствах сказать, долго или коротко длилось путешествие? А время во сне — оно течет быстро или медленно?
«Она, бывало, сидела совершенно неподвижно, позволяя Барнаби смотреть в ее глаза».
Бригантина, на которой они плыли, была приличных размеров и довольно прочная, а что касается команды… Никогда еще Барнаби не доводилось встречать столь странного и диковинного сборища. Здесь были люди всех цветов кожи: белые, желтые, черные — и все разодетые в яркие цвета да с золотыми серьгами в ушах. Кто с длиннющими усами, кто в косынках, и все разговаривали на языке, которого Барнаби Тру не понимал: предположительно, на португальском, насколько он разобрал по одной-двум фразам. И весь этот загадочный, странный экипаж — из тех еще авантюристов, походивших на порождение ночного кошмара, — казалось, совершенно не обращал внимания ни на Барнаби, ни на юную леди. Может, время от времени они и поглядывали на влюбленных краешком глаза, но не более того. Лишь тот, кто являлся капитаном сей разношерстной команды, порой обменивался с Барнаби парой слов о погоде или о чем-нибудь еще, когда заглядывал в салон смешать стакан грога или выкурить трубку, а затем вновь уходил на палубу по своим делам. А в остальном наш герой и девушка целиком были предоставлены самим себе, чем они и наслаждались, никем не тревожимые.
Что до Марджери, она абсолютно не выказывала каких-либо видимых признаков страха, лишь недолгое время была молчаливой и тихой, пока не оправилась от пережитого потрясения. Похоже, этот нелюдь, ее дедушка, своей тиранией и насилием столь сломил дух внучки, что ее не задевало ничто из окружавшего, как это наверняка произошло бы с другими, обычными людьми.
Однако такое было лишь поначалу, затем же лик девушки начал необычайно проясняться, словно наполняясь светом, и она, бывало, сидела совершенно неподвижно, позволяя Барнаби смотреть — не знаю уж, сколь долго, — в ее глаза. Тогда лицо Марджери преображалось, а губы оживали в улыбке, и оба, как говорится, дышать не смели, а лишь слушали в теплом и ярком свете солнца доносившийся до них, словно из какой-то дали, заморский говор команды или же скрип такелажа при подъеме парусов.
Удивительно ли, в таком случае, что Барнаби потом не мог вспомнить, сколь долгим было это плавание?
Ему казалось, что их чудесное путешествие длилось словно бы вечность. Так что можете себе представить, как был поражен Барнаби, когда однажды утром он вышел на палубу и обнаружил, что бригантина неподвижно стоит на якоре близ Статен-Айленда: на берегу небольшая деревушка, а через гладь воды ясно виднеются знакомые очертания крыш и дымоходов Нью-Йорка.
То было последнее место на земле, которое он ожидал увидеть.
И действительно, казалось странным вот так находиться весь день у Статен-Айленда: Нью-Йорк был на расстоянии едва ли не вытянутой руки, но по-прежнему оставался все таким же недосягаемым. Ибо, хотел Барнаби Тру сбежать или же нет, но он не мог не видеть, что за ним и девушкой внимательно наблюдают, так что оба были все равно что пленники в трюме со связанными руками и ногами.
Весь тот день на борту бригантины царила какая-то загадочная суета, а затем в город отправилась парусная шлюпка, неся капитана и прикрытый парусиной некий объемистый груз на корме. Барнаби тогда не понял, что же таким образом было доставлено в город. Шлюпка вернулась лишь на закате.
Стоило солнцу коснуться морской глади, и капитан вновь был на борту корабля. Встретив Барнаби на палубе, он попросил его пройти в салон, где они застали юную леди. Через люк лился свет заката и внутри было весьма красочно.
Капитан велел Барнаби сесть, поскольку намеревался сообщить ему нечто важное. Как только тот занял место рядом с девушкой, пират очень серьезно начал, в качестве вступления объявив следующее:
— Ты наверняка считаешь меня капитаном сей бригантины, мой юный джентльмен, но на деле я таковым не являюсь, а нахожусь в подчинении, и все сделанное мною было лишь выполнением распоряжений, полученных от лица вышестоящего. И теперь мне осталось выполнить лишь один, но самый важный из всех приказ. — Далее он рассказал, что Барнаби и девушку забрали с «Прекрасной Елены» отнюдь не по случайности, но согласно плану, разработанному головой поумнее его собственной и претворенному в жизнь тем, кому он должен безоговорочно подчиняться. Пират выразил надежду, что и Барнаби, и юная леди по своей воле выполнят то, к чему их сейчас призовут, однако, независимо от их желания и готовности, сделать это они обязаны, ибо таково повеление того, кого нельзя ослушаться.
