Он воображал, как размещает в будущем дворце охотничьи трофеи, которые временно висели в кабинете и имели то же число попаданий, что и подобные охотничьи трофеи маршала Югославии И. Б. Тито…
Он думал, что надо бы заказать еще шесть белых лошадейлипицанеров, волкодава, которого он назовет Тигром, и двух белых пуделей. В летний зной он представлял себе, как во дворец вместе с собаками ворвется и долго будет растекаться по разным помещениям зимняя свежесть, запах ледяного пара и свежевыпавшего снега.
Он представлял, как в его будущий дворец в Вашингтоне вносят белый рояль времен французской монархии, с золотой окантовкой, как он набрасывает на него персидский ковер, подобно чепраку на породистого скакуна, как он садится за рояль и совсем как И. Б. Тито наигрывает какой-то вальс, быть может «Последнюю голубую среду», который Свилар и вправду умел играть…
И тут, целиком погрузившись в свои мечты, архитектор Свилар ощутил некоторую странность. Из вестибюля несло холодом.
«Что это они тут устроили?» – подумал он, имея в виду прислугу, которую сам же с утра отпустил. И поспешил к кабинету. Он чувствовал себя сильным, мышцы бедер были напряжены.
«Выпорю их, выплачу каждому по апрельский вторник, да еще и сдачу потребую», – мысленно пошутил он, но, подойдя к двери кабинета, понял, что дело нешуточное. Холод, который мог бы остановить часы, ударил ему в лицо. Двери полутемной комнаты не были заперты, однако открыть их не удавалось. Мешало что-то сыпучее. Свилар просунул руку и зажег свет. Его ослепил хрусталь венецианской люстры XVIII века, и он застыл – руки повисли в воздухе над ручкой двери. В кабинете с невидимого потолка падал снег. В воздухе носились снежинки, персидский ковер уже был скрыт под сугробами, серебряный чернильный прибор с синими и красными чернилами напоминал два заснеженных церковных купола, если смотреть на них издалека, а печь, тоже заваленная снегом, походила на чернильницу вблизи.
Ничего не понимая, Свилар кинулся выключать кондиционеры, по пути схватил лопату для угля, стоявшую у камина, и, с трудом отворив дверь, влетел в кабинет, чтобы очистить его от снега. Намело уже сантиметров сорок, а снег все шел и шел. Свилар изо всех сил прокладывал тропинку к дверям, ведущим на террасу, а снег все падал. Барочные скульптуры оделись в белые шапки, у африканских масок поседели усы и волосы, снег сыпал на бутылку виски «Chiwas Regal» двадцатипятилетней выдержки, на только что открытую коробку сигар; под снегом исчезла кофейная чашечка с гербом Обреновичей, пропали двустволка и бинокль, а Свилар все разгребал снег. Он трудился изо всех сил, а со стены за ним наблюдал своими стеклянными глазами лось, отстрелянный в 1962 году в местечке Завидово под Москвой, с удивлением смотрели на него два вепря из Польши; муфлон, убитый в 1977 году, за которого ему насчитали двести сорок два с половиной очка, неотрывно смотрел на него из-под рогов, которые в размахе были больше крыльев самого крупного орла; сквозь снег за ним наблюдал отловленный в Бугойне огромный медведь, забыв про свои четыреста девяносто три очка, ныне перекрытый рекорд… А поверх всех, как из своей родной Монголии, из пустыни Гоби, взирал огромный джейран, рога которого обросли ледяными сосульками.
Книг на столе уже нельзя было различить, исчез под снегом фотоаппарат «Хассельблад»; у Свилара застучали сразу два сердца – в каждом ухе по одному, – он изо всех сил разгребал снег и приближался к дверям террасы. Когда он их наконец открыл, в кабинет ворвались свет и лето…
И пока на полочках сервировочного столика потихоньку оттаивала засыпанная снегом коллекция чая, образуя потоки и лужи с запахами липы и наркотических веществ, Свилар опустился на каменную ограду террасы передохнуть и согреться. И тут он услышал звук, похожий на чириканье воробья или посасывание пальца. И увидел колыбельку. Обыкновенную детскую колыбельку, невесть откуда попавшую в угол террасы. Не понимая, как она здесь оказалась, Свилар подумал было, что она пуста. Но, подойдя, увидел в ней крохотного младенца. Красиво запеленатый, он во сне мирно посасывал палец.
Услышав шаги, младенец проснулся, улыбнулся и открыл глаза. Свилар заметил, что у ребенка на глазу бельмо, словно в глаз попала капля воска. Младенец приподнял головку, посмотрел на него этим своим глазом сквозь воск, и Свилара словно током пронзило в левой стороне груди, когда ребенок вытащил палец изо рта и вполне отчетливо произнес:
– Чего уставился,…твою мать, качай!
Свилар не испытывал такой растерянности с тех самых нищенских времен, когда вкалывал до седьмого пота, и покорно протянул руку к колыбели. От его руки на каменный пол вместо одной упали три тени.
Читатель, наверное, не настолько глуп, чтобы не догадаться, что случилось здесь с Атанасом Свиларом, который одно время назывался Афанасием Разиным.
