Если у читателя хватит терпения, сколько нужно, чтобы зажил язык, ошпаренный горячей похлебкой, он узнает, как она вылечилась. Причем окончательно.
Из всего, что есть на свете, мысли больше всего похожи на боль, -шептала про себя госпожа Ризнич, снова бросившись путешествовать и нося под сердцем свою боль. Она блуждала по тем, уже знакомым, местам от Венеции и Берлина до Швейцарии, по которым когда-то ездила с мужем в поисках исчезающих вин и кушаний. Теперь же она гонялась за своим гаснущим и тающим здоровьем. От доктора к доктору, от курорта к курорту возила Амалия Ризнич-младшая фамильные кольца, украшавшие ее прелестные руки, серьги прабабок Ржевуских с капельками яда в камнях; она возила с места на место свои платья с зашитой в подол лавандой, показывая Европе теперь уже свои болезни.
– Видишь, болезнюшка моя, как тебя принимают, – стала она говорить, когда у нее появились прострелы, длинные, как распространенное предложение. Эти боли продлевали свое время за счет ее речи, которая все сокращалась, уступая им место. Ей порекомендовали одного лондонского терапевта. Она глотнула вина в Бретани, переехала Ла-Манш в поезде, поставленном на паром, и выплюнула вино в Англии. Сидя в приемной, она снимала и снова надевала свои кольца. Лекарь осмотрел ее, покачал головой и изрек:
– Я могу вам дать только один совет. Живите в сегодняшнем дне. Тогда вы станете такой же, как все люди. Ибо все мы, в сущности, жертвы для нашего завтра. Нас нет в будущем, словно мы и не родились, мы в нем похоронены, как в движущемся гробу, который переселяется во времени и бежит впереди нас, отсрочивая окончательный уход на следующие двадцать четыре часа. В один прекрасный день мы это будущее нагоняем. Тогда будущее, в котором нас нет, переходит в настоящее и поселяется в нем. Тогда всему конец. Будущего больше нет. Подумайте, мадам, обо всех нас – находящихся в одном и том же положении, – и вы поймете, где вы сейчас…
Ошеломленная этим приговором, Амалия Ризнич бежала из Лондона. На обратном пути в вагоне-ресторане какая-то дама случайно рассказала ей, что где-то в Европе есть лекарственная грязь, которая лечит как раз такие болячки, которые носит в себе и питает Амалия Ризнич. (Амалия к тому времени начала невероятно много есть. Можно было сказать, что теперь болезнь вынуждает ее в третий раз объезжать все дорогие отели на континенте, потчуя свою боль изысканными блюдами, которые больше не доставляли ей никакого удовольствия.) Дорожная знакомая упомянула по памяти название этой грязи, и Амалия записала его на ленточке своего боа из перьев. Название гласило: «Кошачьи Грязи». На первой же станции, в Бретани, госпожа Амалия купила карту Европы и начала высматривать это место. Ей почему-то казалось, что его можно найти, лишь бросив взгляд на карту. Но на карте Кошачьих Грязей не оказалось. В Париже она приобрела другую, более подробную карту и снова принялась искать, но и там их не было. Тогда она схватилась за энциклопедический словарь Брокгауза и хотела в нем найти вожделенное название, но сообразила, что даже не знает, на каком языке его искать. Ибо само выражение «Кошачьи Грязи» на французский переводилось совсем иначе, чем на немецкий или на русский. На какую букву его искать? Госпожа Амалия бросила карты и лексикон и занялась устными расспросами. Во Франции ей не удалось ничего обнаружить, и она последовала в Вену.
Там шел такой снег, что раскроешь рот – и язык занесет. Боли стали проявляться хором, и Амалия уже узнавала одну из них, несомненно заводилу этого хоровода. Временами ей казалось, что она могла бы сыграть свои боли на флейте. К сожалению, и в Вене никто не смог ей сказать ничего путного. Она послала прислугу расспросить на вокзале, и какой-то машинист припомнил и сказал, что один из его пассажиров ехал куда-то лечиться грязями и, разузнав, направился в сторону Пешта. Амалия поехала к матери в Пешт.
Отца ее давно уже не было в живых, а мать почти не слышала, что ей говорят. Глаза у нее стали прозрачными, как лед на реке. На мгновение взгляды матери и дочери соприкоснулись, как сообщающиеся сосуды. Но это продолжалось только мгновение.
«Только хлеб, одежду, обувь и ненависть человек способен растрачивать в больших количествах, – думала госпожа Амалия, будучи в Пеште. – Всего прочего – любви, мудрости, красоты – на свете гораздо больше, чем мы в состоянии потребить. Вечно слишком много роскоши, и никогда не хватает простоты вещей…»
Еще оставшиеся в живых друзья ее отца, которых она навестила в Буде, никогда ничего не слыхивали о Кошачьих Грязях, хотя и были владельцами немалой части венгерской пушты (*). Правда, некоторые знали, что в южных губерниях какие-то грязи имеются, но никто понятия не имел, то ли это, что рекомендовано госпоже Амалии. Ей посоветовали ехать к Балатону, а потом на юг в сторону Капошвара и по пути расспрашивать людей.
* * *
(*) Пушта – степь, земельные угодья, плодородная равнина.
Погода была хорошая, болезнь притаилась в ожидании дождя, госпожа Амалия еще раз вздохнула в свою севрскую чашечку, велела уложить в плетеные корзины свои платья и вина деда Ризнича и в сопровождении горничной и кучера тронулась в путь. В одно прекрасное утро, ясное, как пятое время года, госпожа Амалия оказалась в пуште, полной пыли и грязи, и встретила рассвет, держа в руках лепешку, сдобренную салями, и маринованный перец, фаршированный хреном. Кругом не было ни души. Бесконечность перед экипажем и сзади него была в следах от вечных взглядов звезд. Только иногда чернело небо от быстрых облаков птиц. Госпожа Амалия третий день ехала на юг, ощущая вонь от грязи, но это была не та грязь, которую она искала. Вскоре уже и кучер не знал, куда они заехали. Он спрыгнул с козел, беспомощно огляделся вокруг и обозлился. Тогда он плюнул себе на ладонь, ударил по ней другой рукой и поехал в ту сторону, куда брызнула слюна. В тот же день пополудни их опять вынесло на какую-то грязь. Впереди дымился костер. Они подъехали ближе и увидели бахчу. Сторож пек в костре кукурузу. Он предложил им купить большой арбуз для прохлаждения и пять крошечных, с кулак величиной, домой на засол. И угостил печеной кукурузой и сыром.
– Сыр, барыня, это всем яствам господин, – добавил сторож. – Его пока выдержишь – побегаешь вокруг него.
При этих словах госпожа Амалия обратила внимание на сторожа. Он был в грубошерстной куртке, надетой прямо на голое тело, в ушах у него вместо серег висели крестики.
– Где это мы? – спросила она.
– Да в Бачке, где же еще!
– А как называется это место?
– Грязи.
– Просто Грязи?
– Кошачьи Грязи, – добавил сторож.
– Значит, приехали! – с облегчением вздохнула госпожа Амалия, развязывая ленты своей шляпы. – А они лечат?
– Лечат, кто не помер! Чернозем здесь знатный: может и живого человека родить.
– А как бы здесь снять участок, чтобы грязи принимать?
– Не знаю, барыня, надо у господ спросить.
– А есть здесь кто-нибудь из господ?
– Нет никого вот уже лет пятьдесят, – отвечал сторож, – я здесь один. Владельцы далеко, да их уж и немного осталось.
