— Вы ставите телегу впереди быков, мой дорогой. Забываете про мировые масштабы. Это началось в тридцать первом, когда доллар в течение нескольких часов подешевел на сорок один процент.
[6]
— Да, таковы американцы, вы же знаете, они делают с долларом что хотят. Когда наступит подходящее время, они его девальвируют! (Талон)
— Вечно вы с вашими финансовыми историями! (Полина) Разве можно все время думать о банкирах! Неужели нельзя поговорить о чем-нибудь другом?
— Да-да (генеральша Лемерсье), мы с полковником обсуждали автомобили, это гораздо интереснее: «пежо-лежер», «матис», «ликорн», «вивасикс»?
— Мне очень нравится «форд» — могучая машина! (Папа)
— Да, но он дорогой, и еще не известно, что будет в следующем году с ценами на нефть. (Мама) Зато мы установили у себя котел, он подает в комнаты теплый воздух; так вот, даже если нефть закончится, в нем можно будет сжигать мусор.
— Какой ужас! (Генеральша Лемерсье) Только представьте себе запах!
— Ну нет, вы хорошо знаете: дым не пахнет. (Милу)
— К тому же экономно.
— В любом случае, чем ближе война, тем меньше топлива для вашего котла.
— Война! (Полина) Это просто мания какая-то — все время говорить о войне. Я уверена, что войны не будет, немцы больше не допустят такого поражения.
— Но воюют ведь не только немцы. (Милу) Итальянцы, испанцы тоже.
— Япония начала войну против Китая. Знаете, что они устроили в Шанхае?
— Да, но они всего лишь хотели упредить Европу, поэтому и начали первыми.
— Почему вас так интересуют желтые? (Генеральша Лемерсье)
— А я вообще не хочу думать о войне. (Шемен) Все это заговор красных. Муссолини постоянно повторяет, что не станет нападать на Францию, ему достаточно дел в Эфиопии, а Гитлер удовлетворится Судетами. Нет, мы-то знаем: к войне нас подталкивают. Это просто: достаточно найти тех, кому выгодно преступление.
Все это было похоже на один долгий день. Всё тот же гул, возникающий оттого, что присутствующие говорили одновременно: Жюстина, Полина, Милу с их певучими голосами, Александр и гости: генеральша Лемерсье, полковник Руар, Морель, учительница музыки Одиль Северин и невыносимый Клодиюс Талон, после случая в коридоре избегавший смотреть на Этель. И она сама, забившаяся в угол, неизменно рядом с Лораном Фельдом. Этель знала, что молодой человек не принимает участия в беседах. Он сидел на стуле, спина прямая; иногда Этель бросала взгляд на его профиль: маленький нос, круглый подбородок, рыжие локоны, делавшие его похожим на девушку; когда он волновался, на его щеках проступал теплый румянец. Он не поддавался на провокации, лишь едва заметная складка появлялась у него между бровями, когда Талон, большой почитатель «Аксьон франсез»
[7]
, принимался за иностранцев, требуя изгнать их из страны, арестовать испанских беженцев силами жандармерии и немедленно выдать их франкистам.
Лоран Фельд был ее другом навсегда. Он приходил регулярно, худощавый и элегантный, непохожий на юношей, которых Этель встречала в Париже, — непонятный иностранец. Он вмешался в общий разговор только один раз. Талон, как обычно, потрясая своей газетой, взялся за Англию: «Нация изменников, невротиков и торгашей, стремящихся к войне. Будьте уверены, ради собственной выгоды они отправят французов на бойню; как говорится, у нас во Франции — броня танков, у них, в лондонском Сити, — броня сейфов!» Свежие щеки Лорана стали пунцовыми, будто на них упал отблеск пожара. От возмущения он брызгал слюной: «Вы не знаете, что говорите, это стыдно, это невероятно, уверяю вас, Англия — наша единственная союзница, она никогда не бросит Францию в беде!» Поднялся неописуемый шум. Каждый что-то говорил, и над всей этой болтовней прозвучал громкий голос Талона, напоминавший крик ярмарочного зазывалы: «Ладно, ладно, вы так наивны, мой бедный мальчик, очень наивны или очень стараетесь забыть…» Александр поудобнее расположился в своем кресле, держа в руке сигарету, слишком спокойный в общей сумятице; громко и чуть растягивая слова, он произнес: «Давайте оставим разговоры об Англии, вы ведь знаете, что на Маврикии благоволят к этой великой стране».
«Или вы забываете, месье, — продолжал Талон, привстав на цыпочки и не обращаясь более к Лорану Фельду: теперь он выбрал себе другого союзника, — о той незавидной роли, которую сыграла Англия в последней войне, отказавшись послать войска, когда враг уничтожал нас». Тетушка Милу всегда соглашалась с любым, кто принимался критиковать Англию, и даже основала в Париже клуб ретросессионистов в поддержку партии, ставящей своей целью возвращение Маврикия в лоно матери-метрополии
[8]
: «Да будет вам известно, мой дорогой, что политика Чемберлена еще более непрозрачна, чем непонятное поведение Черчилля. И не забывайте: именно из Лондона к нам пришел большевизм».
Талон: «Всегда одна и та же басня, каштаны, мол, в огне, и нам предстоит их оттуда таскать». Лоран Фельд не мог больше оставаться в гостиной. Несмотря на протесты Александра, он встал, собираясь уходить. Наклонившись к Этель, он произнес: «Не слушайте их, мадемуазель. Англия — замечательная страна, она была и остается союзницей Франции и никогда не признает преступный германский режим». Однако шум в гостиной быстро стих — впрочем, так бывало всегда. Этель взяла Лорана за руку, и они вышли подышать в сад. В чашечках дымился чай, ложечки позвякивали о фарфор, запах пирожных с корицей, испеченных Полиной, смешивался с дымом сигарет и сигар, ароматы выплывали из гостиной. Все разговоры теперь казались одним долгим шелестом — пустым, не стоящим и выеденного яйца.
События развивались всё быстрее. Светские беседы (продолжение)
События развивались всё быстрее. Позже, размышляя об этом времени, Этель пришла к выводу, что она ничего не видела, ничего не понимала. Тем не менее кто-то незаметно переключал сцепление. Машина катилась вперед, набирая скорость, и остановить ее уже было невозможно. В конце тридцать четвертого года умер господин Солиман. Этель запомнила рассказ о его последних мгновениях. Служанка Ида приготовила для него ужин, он жаловался на усталость, головную боль. На рассвете она нашла его вытянувшимся во весь рост на кровати, в черно-серой «тройке» и начищенных туфлях, с галстуком на тощей шее. Он был так спокоен и элегантен, что Ида вначале решила: месье спит, но потрогав его руку, ощутила холод смерти. Отпевание состоялось три дня спустя в церкви Сен-Филипп — дю-Руль. Самюэль Солиман был не очень практичным человеком, однако о некоторых вещах он полагал необходимым позаботиться заранее, поэтому оставил в конверте на мраморной каминной полке необходимые распоряжения, чек для священника — оплата расходов на церемонию — и указал номер могилы на кладбище Монпарнас.
