Кваканье жаб, стрекотанье насекомых, неустанный рокот барабанов с той стороны реки. Это была другая музыка. May смотрела на свои руки, шевелила каждым пальцем. Вспоминала клавиши рояля в Ливорно, тяжелого и разукрашенного, как катафалк. Это было так давно. Ночь, далекие звуки рояля могли вернуться. В первую неделю по приезде в Оничу она с радостью обнаружила пианино в Клубе, в большом зале, примыкающем к дому D. О., где англичане сидели, читая свои «Нигерия газет» или «Африкэн эдвётайзер». Она устроилась на табурете, сдула красную пыль с крышки и сыграла несколько нот, несколько тактов из «Гимнопедий» или «Гносьенн»
[21]
. Звук пианино разнесся до самого сада. Она обернулась и увидела все эти неподвижные лица, почувствовала на себе эти взгляды, ощутила это ледяное молчание. Черные слуги Клуба ошеломленно застыли на пороге. Женщина не только вошла в Клуб, но еще и музыку играет! May вышла, красная от стыда и гнева, быстро шагала, бежала по пыльным улицам города, вспоминая голос Джеральда Симпсона на корабле, передразнивавшего чернокожих: «Spose Missus he fight black fellow he cry too mus!» Через какое-то время ей случилось зайти в Клуб за Джеффри, и она увидела, что черное пианино исчезло. На его месте стоял стол с букетом, вероятным произведением м-с Ралли.
Она ждала в ночи, прижав руки к лицу, чтобы не видеть колеблющегося света лампы. В ночи, когда все человеческие звуки умолкали, оставался лишь легкий, прерывистый рокот барабанов, и ей казалось, будто она слышит шум большой, похожей на море реки. Или же это было воспоминание о шуме волн в Сан-Ремо, в комнате с полуоткрытыми ставнями. Море ночью, когда было слишком жарко, чтобы спать. Она хотела показать Джеффри края, в которых родилась, Фьезоле на мягких холмах близ Флоренции. Она хорошо знала, что уже ничего там не найдет, никого, даже воспоминаний о своих отце и матери, которых никогда не знала. Быть может, Джеффри потому и выбрал ее, что она была одна и ей не надо было, как ему, отрекаться от своей семьи. Бабушка Аурелия, в Ливорно, в Генуе, всего лишь воспитала ее, а тетя Роза даже не была сестрой Аурелии, просто сварливая, озлобленная старая дева, с которой та делила свою жизнь. May встретила Джеффри Аллена весной 1935 года, в Ницце, когда он путешествовал, закончив учебу в Лондоне на инженера. Он был высокий, худощавый, романтичный, без денег и без семьи, как и она, потому что порвал со своими родителями. Она была без ума от него и последовала за ним в Италию, в Сан-Ремо, во Флоренцию. Ей исполнилось всего восемнадцать лет, но она уже привыкла все решать сама. Сама захотела ребенка, сразу же, только для себя, чтобы не оставаться больше в одиночестве, и ничего никому не сказала.
Это было хорошо — снова думать о том времени в ночной тишине. Она вспоминала, о чем он говорил тогда — как ему не терпится уехать в Египет, в Судан, добраться до Мероэ, пройти по следу его народа. Он говорил только об этом, о последнем нильском царстве, о чернокожей царице, которая прошла через пустыню до самого сердца Африки. Говорил так, словно ничто в реальном мире не имело значения, словно свет легенды блистал ярче зримого солнца.
В конце лета, когда ребенок уже рос в ее животе, они поженились. Аурелия дала разрешение — хорошо знала, что ничто не может помешать May. А Роза прошипела: «Porco inglese», потому что была завистлива, так и не сумев выйти замуж.
Джеффри Аллен сразу же уехал в Западную Африку, на реку Нигер. Он подал заявление на освободившееся место в компании «Юнайтед Африка» и был принят. Ему предстояло заниматься делами, покупать и продавать, но, главное, он смог бы осуществить свою мечту — подняться по течению времени до того места, где царица Мероэ основала новый город.
May хранила все его письма. Ее охватывала такая дрожь восторга, что она читала их вслух, одна в своей комнате в Ницце.
Шла война, в Испании, в Эритрее; мир охватило безумие, но ничто не имело значения. Джеффри был там, на берегу большой реки, собирался раскрыть тайну последней царицы Мероэ. Готовил переезд May, говорил: «Когда мы оба будем в Ониче…» Тетя Роза скрипела: «Porco inglese, сумасшедший! Вместо того чтобы приехать, заняться тобой! И ребенком, который вот-вот родится!» Ребенок родился в марте. May написала тогда длинное письмо, почти роман, чтобы все ему рассказать о родах, об имени, которое выбрала из-за Ирландии
[22]
, о будущей жизни. Но ответ задерживался. Страна увязала в забастовках. Денег не хватало. О войне говорили всё больше и больше, на улицах Ниццы устраивали манифестации против евреев, газеты были полны ненависти.
Когда Италия вступила в войну, из Ниццы пришлось бежать, найти пристанище в горах, в Сен-Мартене. Из-за Джеффри надо было таиться, сменить фамилию. Говорили о лагерях для военнопленных, где содержались англичане, в Борго-Сан-Далмаццо.
Будущего больше не было. Только каждодневное молчание, поглощавшее историю. May думала о чернокожей царице Мероэ, о невозможном переходе через пустыню. Почему Джеффри не с ней?
Это были далекие, странные годы. Теперь May добралась до реки, приехала наконец в ту страну, о которой грезила так долго. И всё стало до ужаса заурядно. «Олливант», «Чанраи», «Юнайтед Африка» — неужели ради них стоило жить?
* * *
Африка жжет, как тайна, как лихорадка. Джеффри Аллен не может оторвать взгляд ни на миг, не может грезить ни о чем другом. Это лицо, иссеченное знаками итси, лицо-маска умундри. По утрам на причалах Оничи они ждут, застыв на одной ноге, словно обожженные статуи, посланцы Чуку
[23]
на земле.
Из-за них-то Джеффри и остался в этом городе, несмотря на отвращение, которое внушает ему контора «Юнайтед Африка», несмотря на Клуб, несмотря на резидента Ралли, его жену и их собачонок, которые едят только говяжью вырезку и спят под противомоскитной сеткой. Несмотря на климат, несмотря на рутину Пристани. Несмотря на разлуку с May и сыном, родившимся и выросшим вдали от него, для которого он всего лишь чужак.
Они на причалах каждый день, с рассвета, ждут неизвестно чего, пирогу, которая отвезет их вверх по реке, доставит им таинственное послание. Потом уходят, исчезают, шагая сквозь высокие травы, на восток, в Авгу, в Оверри. Джеффри пытается говорить с ними — несколько слов на ибо, фразы на йоруба, на пиджине, — но они, по-прежнему безмолвные, хотя и не высокомерные, просто отстраненные, быстро исчезают, шагая гуськом вдоль реки, теряясь в высоких травах, пожелтевших от засухи. Они, умундри, ндинзе, «предки», «посвященные». Народ Чуку, солнца, окруженного сиянием, как отец окружен своими детьми.
