«Эй, там утопленник!»
Адам проводил велосипедиста взглядом, и тот, решив, что его не поняли, обернулся и снова крикнул:
«Утопленник!»
Он прав, подумал Адам: общеизвестно, что утопленники являют собой первосортное развлечение для тех, кто бродит, промокнув до костей и безо всякой цели, вдоль моря или сидит на спинках лавочек. Адам встал и вдруг подумал, что во многих местах — да почти во всех — тонет по человеку в день. Чтобы другим была наука; чтобы знали, что такое смерть.
Адам прибавил шагу; дорога шла вдоль мыса, и он ничего не видел: несчастный случай, должно быть, произошел по другую сторону; возможно, на Рок-пляже или рядом с немецким фортом, напротив Главной Семинарии; он готов был поклясться, что, несмотря на дождь, на месте происшествия окажется много народу и все они будут смотреть на море, и все будут счастливы, несмотря на легкое покалывание в ноздрях и сердце, когда бесстыдство замрет на мгновение и обернется пристыженностью, а потом все внимание переключится на это, на объект, и люди будут смотреть — жадно, выдыхая винные пары и рыгая после вкусного обеда. Миновав поворот, Адам издалека увидел собравшихся на дороге людей. В основном это были рыбаки в клеенчатых плащах. На обочине стояла машина с открытыми дверцами. Адам подошел ближе и заметил еще одну — иностранной марки, то ли голландскую, то ли немецкую. Туристы тянули шеи, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть.
Чем ближе подходил Адам, тем громче звучал возбужденный гомон толпы. Он перегнулся через перила и заметил желтый надувной плот и двух снимающих костюмы водолазов.
Тело, судя по всему, выловили не так давно: на лестнице, ведущей с пляжа на дорогу, еще стояли не смытые дождем лужи морской воды. В одной из луж плавали обрывки тонких водорослей. Когда появился Адам, его молча пропустили вперед — он так долго пробыл под дождем, что сам напоминал утопленника.
И Адам увидел лежавшее прямо на щебенке нечто, похожее на кучу тряпья, нелепое, утратившее всякую связь и с землей, и с водой. Эта мерзкая амфибия был мужчина без возраста, просто мужчина. Единственной дико смешной особенностью было то, что покойник промок до нитки и лежал мокрым под дождем. Море потрудилось над телом. Еще несколько часов, и он бы стал похож на рыбу. Руки раздулись и посинели, одна нога была босая, другая обутая, вокруг нее обмотались пучки бурой тины. Из вытянутой, мокрой, просоленной морем одежды торчала голова на вялой шее, а вот мертвое лицо выглядело на удивление подвижным; все его части производили чуждое жизни движение; вода раздувала щеки, глаза и ноздри шевелились под ударами дождевых капель. За несколько часов этот честный сорокалетний работяга стал жидким человеком. Соленая вода все растворила. Кости превратились в студень, волосы — в морские водоросли, зубы — в мелкие камешки, рот — в актинию, широко раскрытые помутневшие глаза смотрели вверх, в небо, с которого потоками лился дождь. Под ребрами из смешанного с паром воздуха образовывались жабровидные пузыри. Босая нога протезом торчала из штанины, морские глубины оставили след на коже, и она была то ли маслянистой, то ли серой, могло показаться, что между пальцами начали расти плавники. Это был гигантский головастик, случайно сверзившийся с горы; лужи воды в торфяных ямах одиноко плескались под порывами ветра.
Когда один из спасателей повернул голову утопленника, изо рта изверглась рвота.
Один из зевак ойкнул.
Оживление толпы спало; люди словно окаменели, застыв под льющимся на головы дождем. Только спасатели продолжали суетиться, хлестали мертвеца по щекам, негромко переговаривались, передавая друг другу бутылки со спиртным.
Утопленник в одиночестве лежал на земле с открытыми остекленевшими глазами, готовый к воображаемой вспышке или рывку, который станет первым шагом на пути к возрождению. Дождь поливал посиневшую плоть, хлюпая по коже, как по луже.
Потом все происходило очень быстро; достали белые носилки; спасатели раздвинули толпу и понесли это странное, разнородное, серое тело к «скорой помощи». Хлопнули дверцы. Раздался гул голосов, зеваки сомкнули ряды, и машина поехала в город, увозя свой неаппетитный груз; над дорогой, которая еще несколько часов будет пустовать, витал, перебивая запах дождя, аромат морской воды. Щебенка медленно впитывала оставленную колесом лужу, у всех вокруг было тяжело на душе, а мертвое тело спокойно избавлялось от смехотворного воспоминания. Оно по каплям истекало из умов людей, которые даже не пытались его удержать, представляя путешествие по моргам и общим могилам. Он превратился в этакого белого архангела в сверкающих доспехах. Он стал наконец победителем, единственным и вечным. Его рука в голубой перчатке повелительно указывала на море, место своего рождения. Берег и полоса замусоренного прибоя звали в свои объятия. Сирены в форме пустых флаконов из-под бриллиантина, сардины без головы, канистры и медали с геральдическими лилиями хриплыми голосами запели призывную песнь; мы должны спуститься по непросохшей лестнице и, не снимая одежды, войти в волны. Мы пересечем полосу воды в пятнах мазута, где плавают апельсиновая кожура и пробки от бутылок, и камнем пойдем ко дну, опустимся на тину и упокоимся с миром, а мелкие рыбешки будут заплывать в наши открытые рты.
Потом люди в костюмах морских чудовищ спустятся за нами, подцепят крюками за шеи, выволокут на свет дня и повезут на «скорой помощи» в морг и в рай.
* * *
L. Если хоть раз видел на обочине дороги свеженького утопленника, все остальное — туфта. Особенно если понял, почему люди иногда тонут. Остальное не важно. Идет ли дождь или светит солнце, ребенок утонул, мужчина или голая женщина в бриллиантовом колье — один черт. Это всего лишь декорация из вечной драмы.
А вот если не понял… Если отвлекаешься на детали — они вроде как придают событию «взаправдашнюю» фактуру, являясь между тем не более чем инсценировкой, — можно много чего наговорить. Они останавливаются, выходят из машин и с ходу вступают в игру. Не смотрят, а сочиняют. Жалуются. Присоединяются к одному мнению или к другому. Сочиняют и пишут стихи.
Он спрашивает, откуда на вещах эта подземная пыль. Заполняющая пространство между пружинами и винтиками гранитная крошка.
сковывает плоские поверхности, говорит он.
он все еще жаждет скуки и вкуса: зола.
он вслушивается. стоит оставить его
в ожидании первосвященского наслаждения.
он ждет, чтобы все формы напомнили ему забытый обет: он словно ждет войны.
может, он ошибается
и Война — вовсе не Дарительница Мужества
а Камнедробительница
Может, это Она Крошит Гранит
Может, это Она Творит Архитвердую Пыль
Миллиметровые Царапины
Он спрашивает
Он хочет Он ждет
Он считает на пальцах
и собирается для прыжка
он — да — ЛЮБИТ
твердую пыль
потому и не знает
что существует песок,
