Саня сидел на башенке и молча слушал. Рядом торчали из люков Бянкин с Домешеком, на корме примостился Громыхало, но комбат словно не замечал лишних ушей. Да и говорил он вроде бы с одним Малешкиным, а на самом деле – обращался ко всему мятежному экипажу.
«Давайте понимать, что полковник Дей самый опытный из нас, – говорил комбат. – У него свои идеи насчет всего этого и свои методы. А еще на нем громадная ответственность – и сплошные куклы в подчинении, человеческим словом не с кем перекинуться. И если мне было в десять раз труднее очнуться, чем вам, то ему в сто раз труднее, чем мне. Но я знаю, он давным-давно очнулся. И он пытается сделать что-то. Пытается как может. Из последних сил. Свой экипаж и еще девять командиров с экипажами – одни куклы, да вы представьте, каково ему!
Давайте и мы из последних сил будем делать то, что сейчас нужно полковнику, – сказал комбат. – Давайте верить ему. Просто чтобы у нас была чистая совесть. Когда он сломается, мы увидим. Если он выиграет, мы тоже увидим. Я думаю, осталось недолго. Тут что-то происходит».
Короче, давайте еще немного повоюем.
Саня неуверенно теребил провод шлемофона. Он, честно говоря, здешнего полковника Дея видел фанатиком боя, убежденным, что попал в «рай для танкистов». Или в ад для танкистов, разницы никакой. Слова комбата поколебали его уверенность. О том, что запертый в своем «КВ» полковник оторван ото всех и сражается с богом нарисованного мира в одиночку, пытаясь расшевелить кукольные экипажи и чего-то добиться от них, Саня раньше не думал.
– Я ведь надеялся, что он приедет к нам и вылезет из машины… – сказал Саня. – Он бы увидел, что не один такой. Почему вы не захотели?..
– Ничего бы он не увидел, – сказал комбат, опуская глаза.
Повисло неловкое молчание. Слышно было, как вдалеке начали долбить танки Дея.
– Я думаю, чего-то со стариком вышло неправильно, еще когда его в первый раз бросило сюда из тьмы. Что-то сломалось… Не знаю. Сам понимаешь, Сан Саныч, где война, там всегда неразбериха, и обязательно что-то пойдет наперекосяк. Или наоборот, это мы с тобой поломанные и неправильные, а с полковником все так, как должно здесь быть…
– Он не может открыть люки? – быстро спросил Саня. – Но если хорошо приглядеться, то и через смотровые приборы…
– Он управляет боем только по карте. По такой же карте, что у тебя перед носом, понимаешь?
– Мама родная… – прошептал Домешек.
– И еще он кое-что видит глазами своих командиров, но…
Снова пауза, и комбат по-прежнему разглядывает сапоги.
– Я нащупал его там, во тьме, – сказал Беззубцев и наконец-то поднял взгляд на Саню. В глазах комбата была гордость. Гордость и боль.
– Мы поговорили… Для полковника вся разница между тьмой и боем – что здесь не холодно и что он видит карту. В остальном полковник слеп. Я не представляю, как мы умудряемся побеждать раз за разом, но у него получается. Заметили, что мы стали побеждать все чаще? Даже когда вы, Сан Саныч, хулиганите? Да и товарищи ваши… Так или иначе, старик почти что отнял танкистов у кукловода. Сначала он просто надеялся смотреть их глазами. А теперь в каждом танковом командире сидит частичка полковника Дея.
– Так пусть в начале боя… Нас же выбрасывает рядом всех! Из любого танка видно, как я на броню вылезаю!
– Не видно нас, – Беззубцев покачал головой. – Ни тебя, Сан Саныч, ни кого еще.
– Нас что, нет?! – спросил Малешкин, холодея.
Комбат равнодушно пожал плечами.
– Есть мы, нет нас… Так или иначе, для куклы этот мир – настоящий. Вспомни: мы тоже не очень понимали, в чем дело, пока не высунулись из люков. Пока сами были не лучше кукол. Вчера я стоял на броне, глядя в дуло «тридцатьчетверки». Кукла не видела меня через прицел. Зато, по словам Дея, была чудесная погода, легкий ветер шевелил траву, по небу бежали облака… Все понятно, Сан Саныч?
– Кто мы?!
– Это не имеет значения, – твердо сказал комбат. – Мы те, кто мы есть. Я, например, все еще твой командир батареи. Ты хотел быть не героем, а человеком, верно? Ну вот и будь человеком, дорогой мой посмертный герой! Кончай дурить. Помоги старику. Мало ли… Вдруг у него что-то получится.
Саня молча глядел на комбата.
– Надо помочь, лейтенант, – проворчал Бянкин.
– Помолчи, Осип! – прикрикнул Домешек. – Что ты понимаешь. Что ты видел! У тебя-то карта не висит перед носом… И башку тебе болванкой не сносило. У лейтенанта свои трудности. Пусть думает.
– Дураки вы все, – сказал Бянкин. – Ну чего тут думать-то?
* * *
… А теперь они сидели на броне и ждали, чем все это кончится. Вокруг не было никого, только неподалеку за кустами едва угадывалась замаскированная машина комбата. Танки куда-то разъехались и тоже затаились. Громыхало давно скрылся в холмах за кормой.
И вдруг будто в глазах потемнело.
– Ну вот и допрыгались. – В голосе Щербака звучало злое веселье. – Если что, прощай, лейтенант. И вы, ребята, прощайте!
Малешкин крепко сжал зубы. Нарисованный мир бледнел, краски тускнели, детали сливались. Трава стала ровным зеленым ковром, кусты и деревья – размазанными пятнами, словно кто-то прошелся по картине мокрой тряпкой.
Машинально Саня поднял руку к глазам – и застыл.
– Вот так, лейтенант, – сказал рядом полупрозрачный Домешек. – Это не карту уничтожают. Это нас стирают с карты.
Саня посмотрел на него сквозь ладонь.
– Хоть ты-то догадался, кто мы? – спросил Малешкин уныло.
Страха особого не было, тоска одна. И досада, что никто тебе ничего не в состоянии объяснить.
– Те, кого можно стереть, – хмуро отозвался наводчик. – Значки на бумаге… Рисунки… Герои из книжки… Тьфу!
Стало трудно говорить. И вроде как дышать трудно. «Мы исчезаем, – понял Саня. – Ох, до чего обидно…»
Сколько раз он «на картах» нарочно подставлялся под снаряд – так это было по своей воле. Сколько раз его убивали – но в бою. А теперь, когда Малешкина бесцеремонно стирали, будто криво написанное слово с классной доски… Такой обиды он раньше не знал.
– Давай лапу, что ли, – медленно, глухо проговорил Домешек. – Пока я ее вижу еще.
Рукопожатие вышло крепким, хотя сквозь него виднелись заклепки на броне.
– А машина – почти как настоящая… – прошептал Саня.
Он вспомнил прежнюю свою, настоящую машину, убившую двух «тигров», и в груди разлилось тепло. Ух, как мы тогда с ребятами…
И пускай комбат подначивает насчет «посмертного героя» – с тех пор как я умер, мне это совершенно все равно. Кому интересно, кто ты после смерти? Главное – что я успел, пока был живой. Короткая вышла жизнь, зато есть чем гордиться. Можно было сделать лучше, конечно, и больше. Но мне просто не повезло, я не успел. Долго не везло сначала, потом не повезло в конце. Но пока была возможность, я Родине нормально послужил.
