А кроме них и еще двух подростковых увлечений, больше у нее никого и не было. Четверо мужчин… точнее двое мужчин и двое подростков – за всю жизнь. Это смешно – но это было так. Еще смешнее было – когда ее называли шлюхой в петербургских салонах. Дамочки, сидевшие там, иногда умудрялись менять кавалеров каждый месяц, а то и чаще, многие были из обедневших семейств и с радостью подрабатывали… когда представлялась возможность подработки с каким-нибудь нуворишем, способным оплатить тур в Ниццу или на Коста дель Соль. А оставшиеся – лет с восемнадцати усердно посещали балы и все виды светских развлечений… их можно было отличить по едва заметным следам от пластики и жесткому, почти рентгеновскому взгляду, способному пересчитать купюры в бумажнике крокодиловой кожи еще до того, как он покинет карман брюк. Тем, кто нашел себе выгодную партию, жестоко, до скрипа зубов, завидовали и поливали грязью, как могли.
Таков был петербургский свет, от которого она была теперь отстранена и который люто ненавидела. Но не только его.
Она ненавидела Александра… который просто бросил ее в Тегеране, спасаясь непонятно от чего – а потом появился вновь через много лет. Она ненавидела Николая – и за свое отстранение, жесткое и безжалостное. Как только он узнал, что она дочь Хосейни – он просто больше ни разу не зашел к ней… ни к ней, ни к ее… – его, кстати, тоже – детям. Он просто бросил ее, бросил детей, запер здесь. Она ненавидела Ксению – точно так же, как та ненавидела ее, лютой ненавистью самки. Она ненавидела всех, кто запер и бросил здесь ее и ее детей.
Конечно, их не убьют по достижении совершеннолетия, как это было принято при дворе турецкого султана – в России такого никогда не было. Она не будет никогда Романовой – хотя ее дети наверняка получат самое лучшее образование, которое только возможно, выйдут в люди, и все будут знать о них, как о незаконнорожденных, но Романовых. А она… останется здесь навсегда.
У нее было достаточно времени, чтобы осмыслить то, что происходит. Здесь, в одиночестве, думается особенно хорошо.
Находясь здесь в одиночестве, она часто представляла себе, она хотела, чтобы кто-то из ее детей – хоть Александр, хоть Летиция – претендовал бы на трон. На русский трон. Она как представила себе – соборные колокола Московского Кремля, которые так и не зазвонили в ее честь, огромный, словно облитый черным стеклом, «Руссо-Балт», такие же черные машины Императорского конвоя. Толпа на улицах, сопровождающая проезд Августейшей особы, кричащая здравицы в его или ее честь и поющая «Боже, царя храни». Она не испытывала никаких сомнений в том, что ей Императрицей стать не удастся, она всегда будет здесь чужой, куртизанкой при Императорском дворе. А вот Александр…
Александр, как и Павел, как многие дети с дворянской кровью, хотел стать военным. Сейчас с ним занимались приглашенные учителя по курсу гимназии, с которым он справлялся на удивление хорошо, дальше она планировала отдать его по коммерческой части – но вот сейчас задумалась, и задумалась крепко.
Она боялась. Сильно боялась, что с ее детьми что-то сделают… к этому не было никаких оснований, но она все равно боялась. Даже дети… что в Пажеском корпусе, что в любых других элитных военных училищах – полно детей дворян, личных или потомственных. Для них Александр будет ублюдком, пусть и императорским, но ублюдком. Они объединятся против него все, сделают его изгоем.
Но и за это они поплатятся. Они все – поплатятся… Ее напрасно списали со счетов. И ее дети не будут жить с клеймом царственных ублюдков…
Когда вернулся Александр – она поняла, что судьба дает ей еще один шанс. Но когда он рассказал ей про двенадцать миллиардов рейхсмарок золотом, лежащих и ждущих ее в европейских анштальтах и частных банках – она поняла, что сама судьба дает ей шанс отомстить.
Судьба – или Аллах. Она была персиянкой по крови – и одновременно итальянкой. Женщиной, у которой интриги – в крови.
Все было просто. Этот идиот… ему только оставалось расстегнуть ширинку при дворе своего отца. Господи, какая мерзость. Впрочем – это было положительно необходимо для того, чтобы выйти на гвардейцев, замышляющих переворот в Петербурге. В конце концов… она проделала всего дважды то, что ее мать проделывала каждый день. От нее не убудет.
Так у заговорщиков появились деньги. Огромные деньги – и это всего лишь тысячная часть от того, чем она теперь владеет.
Как только переворот произойдет – она переедет в Санкт-Петербург. И начнется второй этап представления. Представления, в котором старые кумиры будут низвергнуты, а новые – воссядут на трон под рев ликующей толпы. В новом порядке, в его установлении будет играть роль только то, кто ты есть, а не то, что о тебе думают. Для этого всего нужны будут деньги, свободные деньги, деньги, которыми можно будет распоряжаться любым образом. И у нее этих денег будет больше, чем у кого бы то ни было.
Где-то за окнами громыхнуло – это было похоже на звуки далекого грома. Приближалась гроза…
Заговорщики. Черная Гвардия
Даже прорвав внешний периметр, террористы сделали только еще один шаг к свой цели, важный – но все-таки шаг. Прямой дороги к зданию не было – стоянка была у самого въезда, а дальше гостям приходилось идти по посыпанным песком и мелкой галькой дорожкам прямо к дому, по пути восхищаясь разбитым при доме регулярным парком. Основу парка составляли восточные «звенящие» кедры, которые привезли сюда уже взрослыми, аккуратно выкопав на Востоке, и переправили сюда самолетом. Были здесь и два фонтана – признак большого богатства на Востоке, здесь вода ценится, как ничто другое, были здесь разбиты и клумбы. Сад был построен так, что бронетехнике было не пройти…
– Из машин! Вперед!
Люди в черной боевой униформе жандармерии выскакивали из машин, разворачиваясь в боевой порядок, короткими перебежками продвигались по направлению к зданию. От здания уже открыли огонь, в том числе из крупнокалиберного пулемета – но ответный огонь шести бронетранспортеров давал о себе знать. Калибр 14,5 – крупнее, чем пехотные пулеметы калибра 12,7, имевшиеся в здании, пули пробивали стволы деревьев, их кроны, бронированные стекла и кое-где – даже стены. Алые трассы летели в метре-полутора над землей, необратимо уродуя и разрушая все на своем пути – больше всего это было похоже на трагедию Бейрута, случившуюся двенадцать лет назад. Под прикрытием огня боевых машин жандармы продвигались вперед…
– Окружить здание! Живее, не дать им уйти! – прогремела в мегафон команда на русском.
Дворец слез. Анахита
Анахита не поняла, что произошло. Снова громыхнул гром – только на сей раз это был уже не гром, гром таким не бывает. Это был…
Бронебойно-зажигательно-трассирующая пуля – точнее, даже снаряд малого калибра – влетела в комнату, с легкостью пробив бронированное окно, и врезалась в стену, лопнув искрами осколков. Часть осколков тормознула драпировка стен, которая была здесь выполнена по-восточному – шелком, как во дворе шахиншаха. Часть разлетелась по комнате. Анахита от неожиданности, страха, боли упала на покрытый ковром пол, что-то ужалило ее в руку, точнее, даже укусило.
