— Ты хочешь, чтобы я благословила это? — Мама покачала головой. — Это безумие. Перси, прошу тебя…
— Мам, без тебя я не смогу это сделать!
— И если ты переживешь этот… этот процесс?..
— …то отправлюсь сражаться. Я против Кроноса. И в живых из нас останется только один.
Я не стал рассказывать ей про остальную часть пророчества — о том, что моя душа будет забрана, и о конце моих дней. Ей не обязательно было знать, что я, вероятно, обречен. Я мог только надеяться, что, перед тем как умереть, остановлю Кроноса и спасу остальной мир.
— Ты мой сын, — с убитым видом проговорила мама. — Я не могу взять и…
Я видел: чтобы добиться ее согласия, нужно надавить на нее еще, но не хотел это делать. Я помнил несчастную миссис Кастеллан, которая ждет у себя на кухне возвращения сына. И я понял, как мне повезло. Моя мама всегда была рядом, всегда старалась облегчить мне жизнь, невзирая на всех богов и чудовищ. Она примирилась с моими бесконечными приключениями, но теперь я просил ее благословения на то, что вполне могло меня убить.
Я встретился взглядом с Полом, и между нами проскочила искра взаимопонимания.
— Салли. — Он прикоснулся к руке матери. — Я не могу сказать, будто знаю, что там происходило между тобой и Перси все эти годы. Но мне кажется… кажется, что Перси хочет совершить что-то благородное. Жаль, что мне не хватает смелости на такие вещи.
У меня комок подступил к горлу. Не часто приходилось мне слышать подобные слова в свой адрес!
Мама уставилась в свой стакан с лимонадом. Вид у нее был такой, будто она вот-вот заплачет. Я вспомнил, что говорила Гестия о том, как это трудно — уступать, и подумал: наверно, мама сейчас как раз осознает эту истину.
— Перси, — сказала она, — я даю тебе мое благословение.
Я не почувствовал никаких изменений. Никакой волшебный свет не залил кухню… ничего в этом роде. Я бросил взгляд на Нико.
Он казался взволнованным, но кивнул мне сухо:
— Пора.
— Перси… — проговорила мама, — последнее, что я хочу сказать тебе на прощание. Если ты… если ты останешься в живых после схватки с Кроносом — дай мне знать. — Она порылась в сумочке и вытащила свой сотовый.
— Ма… ну ты же знаешь, полукровки и сотовые…
— Я знаю, — прервала она меня. — Но на всякий случай. Если ты не сможешь позвонить… может, подашь знак, который будет виден с любого места на Манхэттене. Чтобы я знала: ты жив.
— Как Тезей, — подсказал Пол. — Он должен был поднять белые паруса, когда возвращался в Афины.
— Вот только он забыл, — пробормотал Нико. — И его отец в отчаянии спрыгнул с крыши дворца. Но в остальном идея была неплохая.
— А как насчет флага или сияния? — спросила мама. — С Олимпа — с Эмпайр-стейт-билдинга.
— Что-нибудь синее, — улыбнулся я.
У нас сто лет была такая дежурная шутка о синей еде. Синий — мой любимый цвет, и мама изо всех сил старалась доставить мне удовольствие. Мой торт на день рождения, моя корзиночка на Пасху, мои конфеты на Рождество — непременно были синими.
— Да, — согласилась мама. — Буду ждать синего сигнала. И постараюсь не прыгать с крыши дворца.
Она обняла меня напоследок. Я старался прогнать мысли о том, что прощаюсь с ней навсегда. Потом я пожал руку Полу, и мы с Нико подошли к кухонной двери и посмотрели на Миссис О’Лири.
— Извини, девочка, — сказал я. — Но нам предстоит еще одно путешествие по теням.
Она заскулила и обхватила лапами нос.
— Куда теперь? — спросил я у Нико. — В Лос-Анджелес?
— Нет, — ответил он. — В Царство мертвых есть вход и поближе.
Глава седьмая
Меня несет в когтях моя математичка
Мы возникли из теней в Центральном парке к северу от пруда. Миссис О’Лири с трудом перепрыгнула через груду камней. Она начала принюхиваться, и я испугался, как бы она не пометила территорию, но Нико сказал:
— Ничего страшного, она просто чует обратный путь домой.
— Через скалы? — Я нахмурился.
— В подземное царство есть два основных входа. Тебе известен лишь один — в Лос-Анджелесе.
— Лодка Харона?
Нико кивнул.
— Большинство душ направляются тем путем, но есть дорожка и поуже, и найти ее потруднее. Дверь Орфея.
— Это тот, который с арфой?
— Это тот, который с лирой, — поправил меня Нико. — Но это именно он. Он с помощью музыки очаровал землю и открыл новый путь в Царство мертвых. С помощью своих песен он пробрался во дворец Аида и чуть не ушел оттуда с душой своей жены.
Я вспомнил эту историю. Орфей не должен был оглядываться, выводя жену из царства Аида, но он не удержался — оглянулся. Это была одна из тех типичных историй типа «и тут они померли — занавес». У нас, полукровок, когда мы слушаем такие истории, всегда слезы на глазах.
— Значит, мы направляемся к двери Орфея. — Я сделал вид, что поражен, однако передо мной была всего лишь груда камней. — И как же она открывается?
— Нам нужна музыка, — сказал Нико. — Как у тебя с вокалом?
— С пением? О нет, только не это! А ты не можешь ей сказать, чтобы она просто открылась? Ведь ты как-никак сын Аида.
— Тут все не так просто. Нам нужна музыка.
Я точно знал: если я примусь петь, то начнется землетрясение.
— У меня есть предложение получше. — Я повернулся и позвал: — Гроувер!
Ждать пришлось долго. Миссис О’Лири свернулась калачиком и задремала. Я слышал кузнечиков в лесу и уханье совы. С Сентрал-Парк-Уэст доносился шум машин. Где-то неподалеку слышалось цоканье копыт — может быть, наряд конной полиции. Наверняка они заинтересуются двумя парнями, ошивающимися в парке в час ночи, если заметят нас.
— Ничего из этого не выйдет, — сказал наконец Нико.
Но у меня было предчувствие. Впервые за несколько месяцев по моей эмпатической связи ощутимо слышался некий звон, а это означало одно из двух: либо на природный канал сразу переключилось много народу, либо Гроувер находился поблизости.
Я закрыл глаза и сосредоточился. «Гроувер!»
Я знал, что сатир находится где-то в парке. Почему я не чувствовал его эмоций? Я ощущал лишь слабое гудение в основании черепа.
«Гроувер!!!» — подумал я еще настойчивее.
«Хр-р-р-хр-р-р», — донеслось в ответ.
Перед моим мысленным взором появился образ. Я увидел гигантский вяз в чаще, вдали от нахоженных троп. Его корявые корни пронизывали землю, образуя что-то вроде постели, в которой, скрестив руки и закрыв глаза, лежал сатир. Поначалу я не был уверен, что это Гроувер. Он был забросан ветками и листьями, словно лежал там уже сто лет. Корни, казалось, оплели его, медленно затягивая в землю.
