По окончании праздников Гуннар, вкусив воздуха свободы, решил продлить свой монарший отпуск и попросил нас о содействии. Нам с Владиславом нравилось его общество, поэтому мы охотно ему помогли. Также мы были не против взять с собой королеву Матильду, но оказалось, что она беременна, и хотя ребёнок должен был родиться только в августе, ей всё же не стоило подвергать себя лишним нагрузкам. Гуннар хотел было отменить все свои планы, однако жена, зная, как он жаждет этого путешествия, убедила его ехать с нами — ведь мы собирались прибыть на Агрис не позже начала мая, ещё задолго до родов.
(Между делом замечу, что мне пока не удавалось забеременеть. Впрочем, специально я к этому не стремилась, но после той истории с Сандрой прекратила принимать противозачаточные средства, решив положиться на случай — когда получится, тогда и получится. И если раньше я панически боялась нечаянно «залететь», так как считала себя не готовой к материнству, то теперь, с наступлением очередных месячных, невольно испытывала разочарование, а с недавних пор меня начал преследовать страх перед бесплодием. В одной из медицинских книг я нашла рецепт чар, которые, будучи применёнными в надлежащее время, давали почти стопроцентную гарантию зачатия. Однако воспользоваться ими не решалась — и не потому, что они могли мне повредить, а из страха потерпеть неудачу…)
Присоединившись к компании трёх девушек и четырёх молодых людей, я не стала вмешиваться в их разговор, а лишь молча слушала, как Грета кокетничает с Шако, Сара — со Штепаном, а Сесиль — со всеми подряд, явно стремясь привлечь к себе внимание моего мужа. Но все её усилия были напрасны: когда Владислав начинал говорить о компьютерах, весь окружающий мир переставал для него существовать.
Через несколько минут я тронула Гуннара за локоть и кивком предложила отойти в сторону. Он согласно кивнул в ответ, галантно взял меня под руку, и мы вместе покинули весёлую компанию. Не отличавшаяся сообразительностью Сесиль собиралась было последовать за нами, но я взглядом велела ей оставаться на месте.
Мы присели на раскладные табуреты, которые мигом установили для нас предупредительные княжеские слуги. Гуннар с моего разрешения закурил и вопросительно посмотрел на меня.
— Да, кузина? О чём ты хотела поговорить?
На самом деле я приходилась ему племянницей, поскольку моя мать, Алиабела Маргарет д’Ивейн, была его родной сестрой. Но разница в нашем возрасте составляла всего десять лет, мы принадлежали к одному поколению, поэтому предпочитали называть друг друга кузеном и кузиной — не совсем точно, зато просто и удобно.
— В последние дни ты чем-то озабочен, — сказала я. — И не просто озабочен, а сильно обеспокоен, хоть и пытаешься это скрыть. Извини, конечно, если я лезу не в своё дело — но, может, ты хочешь поделиться со мной своими проблемами?
Гуннар медленно, словно в нерешительности, покачал головой:
— Я бы не назвал это проблемами. Скорее это… ну, вроде как предчувствие. Предчувствие проблем.
— А именно?
Гуннар ответил не сразу, а сначала подозвал слугу, ведавшего прохладительными напитками, и взял у него чашку кваса. Отпив глоток, он спросил:
— Ты веришь в сны, Инга?
Я неопределённо пожала плечами.
— Трудно сказать. И да, и нет. Я не принадлежу к людям, которые каждое утро анализируют всё, что им приснилось, отыскивая пророчества и знамения. Вместе с тем я не оспариваю существование вещих снов, поскольку с одним из них имела дело. Хотя считаю, что большинство снов, которые называют вещими, допускают настолько большое количество разных, зачастую взаимоисключающих толкований, что их так называемыми предсказаниями можно постфактум объяснить любое событие.
— Тут я согласен с тобой, — сказал кузен. — Но я имею в виду другое. Не вещие сны, а… даже не знаю, как их назвать. Сны не о будущем, а о настоящем. О событиях, которые происходят в каком-то другом месте с другими людьми. Это возможно?
— Вполне, — ответила я. — Вопрос только в том, как убедиться, что твои сны отражают объективную реальность, а не страхи, угнездившиеся в подсознании.
— В том-то и дело, — со вздохом произнёс Гуннар. Он немного помолчал, задумчиво глядя вдаль. — Но мои сны такие убедительные, такие правдоподобные… Кстати, что ты знаешь о шкуре нашего предка, короля Ивэйна?
— О шкуре? — В моём воображении сразу возникла весьма неприглядная картина. — А что случилось с его шкурой?
Гуннар натянуто улыбнулся и объяснил:
— Речь идёт не о шкуре самого короля, а о нашей фамильной реликвии, львиной шкуре, которую Ивэйн носил вместо плаща. В конце позапрошлого года её похитил Женес — это случилось как раз накануне вашего с Владиславом прибытия на Агрис. Ты ничего не слышала об этом?
— Нет, ничего, — ответила я. — Но о короле Ивэйне я читала в «Истории Агриса», которую нашла в Имперской библиотеке. Я знаю, что он жил в восьмом веке, был первым королём Лиона и основателем нашей династии, а современники называли его Ивэйном-львом… Ага! Так это прозвище возникло не из-за его храбрости, а из-за львиной шкуры?
— В общем, да. Хотя наши семейные хроники гласят, что Ивэйн был храбр, как лев, и столь же свиреп. Но львом его прозвали потому, что он ни днём ни ночью не расставался со своей шкурой. А когда на склоне лет объединил под своей властью шесть соседних графств, как-то само собой возникло название для нового государства — Королевство Лион
[4]
. До недавнего времени львиная шкура Ивэйна хранилась вместе с другими королевскими регалиями в кафедральном соборе Руана, где по традиции происходит коронация всех королей Лиона. — Гуннар сделал короткую, но выразительную паузу и значительно посмотрел на меня, как бы призывая к дополнительному вниманию. — Однако ценность этой шкуры заключается не только в том, что от неё пошло название королевства. Она является мощным магическим инструментом, который позволяет слабым колдунам, вроде меня, усилить свои способности и даже реализовать те, которые имеют латентный характер и при обычных условиях недоступны.
— Звучит многообещающе, — сказала я, когда Гуннар умолк в ожидании моей реакции. — Но, как я понимаю, в этой бочке мёда не обошлось без ложки дёгтя.
— К сожалению, это так. Вся беда в том, что шкура, давая человеку могущество, одновременно обретает над ним огромную власть. Достаточно лишь единожды испробовать её в действии, чтобы до конца дней своих оказаться в полной от неё зависимости. Король Ивэйн не расставался с ней отнюдь не от хорошей жизни — он просто не мог без неё обойтись. В своём завещании он предупреждал, что хотя шкура не губит душу человека и не вредит его здоровью, использовать её следует лишь в самом крайнем случае, когда над государством нависнет смертельная угроза. Львиная шкура Ивэйна стала символом нашего рода, и за прошедшие тысячу с лишним лет только один король Лиона, Гавэйн Третий, который жил девять веков назад, рискнул надеть её на себя. Добром это не кончилось, и трагическая судьба короля Гавэйна послужила предостережением для всех его потомков.
