III
Выходной не заладился с самого начала. Мистер Окройд никак не мог избавиться от неприятного осадка, оставшегося после субботы; будущее не сулило ничего хорошего. Предчувствие беды, словно дьявольский черный пес, ходило за ним по пятам. Обычно он с удовольствием выкуривал трубочку или две за чтением «Ивнинг экспресс спортс», узнавая, как «Келли выбил мяч на левый фланг противника», а «Макдоналд сделал навес из центра поля, но вратарь гостей вовремя преломил атаку». Однако субботней ночью мистер Окройд долго вертелся на уютных розовых простынях. Вечером черный пес ходил за ним в центр города и даже пробрался в кабаре «Пивная бочка», где мистер Окройд выпил полпинты горького и послушал тенора с багровым лицом, жертву двух страстей: к «возлюбленной Дорин» и «родным пенатам, ветхому домишке». Пес не покинул его даже в забегаловке «Рыба и картошка Твейтса» (вообще-то она называлась «Вест-Эндская закусочная», но никому не было до этого дела) — там мистер Окройд съел жареной картошки на три пенса и рыбий хвост, а заодно обменялся соображениями об игре «Юнайтов» с Сэмом Твейтсом, блистательным футбольным критиком.
Утро воскресенья тоже прошло неладно. За завтраком он повздорил с родными из-за Альберта Таггриджа. Потом впервые не получил никакого удовольствия от «Империал ньюс» — газеты, за чтением которой два миллиона британцев проводят каждое воскресное утро. Он без особого интереса прочел статью «Черные тайны европейских судов», затем «Что увидел муж» и «Бесчинства на боксерском ринге», но даже самые громкие расследования, самые возмутительные скандалы его не порадовали. В полдвенадцатого он отправился в клуб рабочих Вулгейта и не успел сесть за стойку с кружечкой пива, как узнал отвратительную новость: местным отделением профсоюза работников текстильной промышленности теперь заправляет молодой Мондери. Мистер Окройд и так был не в ладах со своим профсоюзом, а назначение Мондери, молодого фанатика с топорной физиономией, горячего сторонника русских методов, означало, что дела пойдут совсем худо. Пару недель назад в этом самом клубе мистер Окройд ввязался в долгий оживленный спор, к концу которого поверг своего противника в ужас, назвав «пролетариат» (этот термин Мондери по делу и без дела вворачивал в каждую фразу) «гнусным словечком». Кое-как допив пиво, мистер Окройд отправился домой обедать, но обед прошел в безрадостной тишине. Он понял, что вряд ли еще когда-нибудь полакомится жениной стряпней. Днем мистер Окройд на пару часов забылся беспокойным сном, потом вдруг решил прогуляться в парке, на полдороге устал и вернулся домой, где в одиночестве, пыльный и мрачный, выпил чаю. Леонард куда-то уехал, а миссис Окройд чаевничала со знакомой прихожанкой в Вулгейтской конгрегационалистской часовне. Мистер Окройд попил, поел и рассеянно выкурил две трубки «Старого моряцкого», предаваясь горестным думам о превратностях судьбы.
Часам к семи он наконец сообразил, как проведет вечер: навестит близкого друга из Уэбли, Сэма Оглторпа. Приняв это решение, он сразу повеселел, потому что поездка в Уэбли, который находится почти у самого края пустошей, в добрых четырех милях от Браддерсфорда, — настоящее дело и маленькое приключение, а Сэм наверняка дома и будет рад гостю. Мистер Окройд еще не знал, что этот сиюминутный порыв — не просто маленькое приключение, а начало великих событий; конец веревочки болтался в черной пустоте его жизни совсем рядом, только руку протяни, а Судьба уже взялась за работу. Нет, мистер Окройд не догадывался об этом, пока умывался над раковиной в чулане, шагал к трамвайной остановке, ехал и вновь шагал к Уэбли.
Сэм действительно был дома и обрадовался другу. Они вместе сходили на выгул и проведали куриц. Много лет подряд они работали в транспортном цехе «Хигдена и компании», но два или три года назад разлучились: дядя, хозяин винной лавки, оставил Сэму наследство в четыреста фунтов, и тот раз и навсегда ушел от Хигдена. Теперь он был сам по себе — гордый владелец большого птичьего выгула, уютного домика и вывески с надписью «Любые столярные работы и мелкий ремонт в кратчайшие сроки». Вот почему мистер Окройд смотрел на друга с завистью и восхищением: ему тоже хотелось раз и навсегда уйти от Хигдена, сбежать от почасовой оплаты, бригадиров и властного воя фабричной сирены. Глубоко в душе он мечтал повесить на дверь собственную вывеску, которая сделала бы его, Иш. Окройда, свободным ремесленником и независимым человеком. И ведь работал он куда лучше Сэма: дайте только пилу, молоток и несколько гвоздей — он горы свернет. Но благодаря зажиточному дяде Сэм сумел встать на ноги, а он так и застрял на фабрике, застрял по самые уши, и хорошо еще, что Хигден его терпит.
Осмотрев последнюю курицу, они с Сэмом уютно закурили по трубочке и распили кувшин пива. Они сидели не в гостиной мистера Оглторпа — в Уэбли всякий скажет вам, что его дом предназначен для еды и спанья, но никак не для дружеских посиделок, — а в совмещенной с курятником мастерской. Если вам охота узнать, что думают о жизни свободные люди Браддерсфорда и окрестностей, советую прислушаться к разговорам, доносящимся по вечерам из курятников. В курятнике местные жители дают волю чувствам. Вот и Сэм дал им волю, заговорив о планах на будущее, курицах, столярной мастерской и мелком ремонте — а мистер Окройд внимательно и восхищенно внимал. Но скоро и ему захотелось вставить словечко. Почувствовав это, мистер Оглторп, славный человек, дал приятелю подсказку.
— Да уж, — проговорил он в неспешной и раздумчивой манере, свойственной всем ремесленникам, — вот так оно обстоит в Уэбли, да и в Браддерсфорде тоже. А ты когда-нить думал, Джесс, как живут на югах? Там все малость по-другому, а?
Мистер Окройд мигом преобразился, услышав ключевое слово: «на югах». Тут ему было что рассказать: если мистер Оглторп был свободный ремесленник, который мог курить трубку когда вздумается, владелец собственной вывески и куриц, то мистер Окройд слыл бывалым путешественником — в свое время он поездил по стране и мог рассказать другу немало интересного, ведь тот никогда и никуда не выезжал. Только в компании Сэма мистер Окройд чувствовал себя настоящим странником. Он нечасто покидал Браддерсфорд, однако порой устраивал себе маленькие каникулы в Моркаме, Блэкпуле или Скарборо, иногда ездил на футбольные матчи в Манчестер, Ньюкасл и Шеффилд, а однажды совершил чудесную полуночную экскурсию по Лондону, побывал в соборе Святого Павла, на Лондонском мосту и уснул в закусочной; еще ему довелось целых полгода проработать в Лестере, где его фабрика открыла филиал, и с тех пор он любил говорить, что жил «на югах». То была еще одна мечта мистера Окройда, наряду с мечтой о собственной вывеске: путешествовать, колесить по стране, менять города как перчатки, а потом рассказывать, как жил там-то и переехал туда-то. И хотя мистер Окройд мало где бывал — да и вряд ли уж побывает, — он умело повторял манеру разговора завзятых путешественников. Те полгода в Лестере он жил на улице, почти неотличимой от Огден-стрит, и работал на точь-в-точь такой же хигденской фабрике, только чуть меньше и чище. Однако фразу «на югах» он произносил так, словно она навевала воспоминания о странствиях по тропикам и совершенно другой, сказочной жизни.
— Да, там все по-другому, Сэм, — сказал мистер Окройд, пытаясь припомнить хоть какое-нибудь подтверждение своим словам. — Совсем иначе, верно говорю.
