Я узнал об этом из отцовского письма, в которое он вложил ответ Хармсворта. Всегда большой соблазн — проглядеть вложение прежде самого письма. Итак, я, ничего не подозревая, прочел: «Дорогой Дж. В.! Очень хорошо, я готов ради вас встретиться с вашим сыном. Пусть позвонит моему секретарю и запишется на прием». Мне стало плохо от возмущения. Как мог отец сделать такую глупость? Ведь уже решено, что не я к Хармсворту, а он ко мне придет на поклон! А мне он не нужен, я и без него прекрасно обойдусь. Я уже заработал пять фунтов с лишним, а заметка, которую я послал в «Сент-Джеймс газетт», так хороша, что ее наверняка примут. Значит, шесть с лишним фунтов! Ну зачем отец понапрасну унизил себя и меня? Хоть бы со мной сперва посоветовался! Я бы ему рассказал о том своем письме, и тогда отец сразу бы понял, что о новых просьбах не может быть и речи.
Что ж, теперь ничего не исправишь. Пришлось идти. Меня провели в кабинет великого человека. Я сел, волнуясь, и приготовился слушать. Он сказал, что направит меня к двум своим редакторам.
— Я не говорил им, — прибавил Хармсворт, — что ваш отец — один из моих самых старых и близких друзей.
Матушке это понравится, подумал я.
— Будет лучше, если вы сами пробьете себе дорогу. Дальше все зависит только от вас.
Сперва меня отвели к мистеру Артуру Ми — он сменил мистера Филипа Гиббса на посту редактора «вышеупомянутых статей». Мистер Ми сказал, что если я намерен присылать какие-либо работы в «Дейли мейл», то должен адресовать их ему лично. Я был не в том настроении, чтобы оценить, какую мне сделали поблажку.
Далее мы отправились к следующему редактору — забыл, как его звали. Помню только, что он был без пиджака, в одной рубашке и курил сигару. Бывают такие редакторы. В его ведении находились штук двадцать «комиксов», журналов для мальчиков и прочего в таком духе. Закинув ноги на стол, он сообщил мне, что на писателей-юмористов большой спрос, но публике не требуется утонченных изысков. «Смешные истории о полицейских, — ну, вы понимаете, о чем я. Зонтом по кумполу, и все дела». Я ответил, что прекрасно его понял. Выйдя из здания, я отправился в «Темпл-Чемберз» — тут же, буквально через дорогу. Сказал себе, что нельзя огорчать отца — пусть он не думает, что его помощь пропала даром, — и мрачно уселся писать смешной рассказ о полицейском. Без изысков, зонтом по кумполу. Написал четыреста слов. Могу честно сказать: это единственные слова, которые я написал без удовольствия. На четырехсотом остановился, перечитал, что получилось, и со вздохом облегчения разорвал на мелкие кусочки. Я снова был свободен. Как выразился Хармсворт, сам пробивал себе дорогу.
6
Моей главной целью по-прежнему был «Панч», и к этой цели я ни на шаг не приблизился. Каждую неделю я отправлял им рассказ или заметку, и каждую неделю мои работы возвращались. Нелегко придумать, куда девать отвергнутые заметки. Если в «Сент-Джеймс газетт» не понравилась «Весна в Чернолесье» (1200 слов), оставался шанс, что в «Вестминстере» от нее придут в восторг; а если и в «Вестминстере» скривятся — может, «Глобусу» будет в самый раз. Надеяться можно бесконечно, а как раз надежда мне была и нужна. Но у отвергнутой «Панчем» заметки в шестьсот слов на счастливое будущее надежды мало. Ей одна дорога — в мусорную корзинку. На счастье, в недавно созданном журнале под названием «Байстэндер» охотно принимали стихи. Редактор не был формалистом, как Оуэн Симан; анжамбеман не разрывал ему душу, и, хотя он платил всего гинею за серию стихотворений, сама мысль об утешительном призе придавала мне бодрости. В «Панч» я стихи посылал тоже.
В те дни бытовала легенда, будто за шутку, опубликованную в «Панче» — с иллюстрацией или без, — платят пять фунтов стерлингов. В апреле у меня впервые приняли произведение — абзац в четыре строчки. Если за него заплатят пять фунтов, можно считать, что моя литературная карьера состоялась… Но можно ли на основании одного абзаца сказать, что я пишу для «Панча»? Вряд ли. Впрочем, терзаться сомнениями мне пришлось недолго. На следующей неделе случилось чудо: мои стихи проскочили в печать, каким-то образом обойдя Симана. Наконец я стал автором, печатающимся в «Панче»! А в следующем номере появился мой рассказик в прозе — узенький такой столбец. Тем самым мое положение упрочилось. Жизнь была прекрасна. Я доказал, что способен прокормиться литературой. Когда-нибудь я стану редактором «Панча». Счастливее меня не было человека в Лондоне.
«Панч», как и большинство журналов, выплачивает гонорар ежемесячно. В начале мая мне пришел чек за все три апрельских публикации. Сумма чека составила шестнадцать шиллингов и шесть пенсов. Бессмыслица какая-то. Я написал Руди Леману, спрашивая, как это понимать. Он ответил: «Милый мальчик, это просто свинство. Я сейчас же напишу Филу». Имелся в виду один из владельцев «Панча», Фил Агнью. Ответ Фила, по сути, сводился к тому, что для начинающего довольно и одной чести печататься в «Панче», а уж когда честь слегка поистреплется, можно будет увеличить гонорар.
Такую честь я себе позволить не мог. Печататься в «Панче» не имело смысла. Я отказался от будущей должности редактора.
К счастью, очередной штурм «Сент-Джеймс газетт» наконец-то увенчался успехом. Я водил воображаемую девушку в зоопарк, в Тауэр, в Эрлс-Корт, и оттуда мы плавно проследовали в печать. В июле я пришел в редакцию «Сент-Джеймс» и потребовал постоянной работы. Я видел себя в роли театрального или литературного критика. Редактор предложил зайти к нему в августе и написать пару-тройку статей для рубрики «Ежедневные заметки». Я заметил, что рубрика политическая, а я либерал.
— Не имеет значения, — ответил он. — Мы вам скажем, что писать.
Я холодно произнес, что никто не может мне указывать, что писать.
Он сказал:
— Всего хорошего.
Чуть позже он перешел из «Сент-Джеймс» в либеральную газету. Не спрашивайте, каковы были его собственные убеждения. Откуда мне знать?
«Сельской жизни» требовался помощник главного редактора, «Гибберт джорнал» — тоже. Я подал заявления в оба издания. «Сельской жизни» я рассказал о своих достижениях в спорте, о редакторстве «Гранты» и о своих детских коллекциях бабочек и птичьих яиц. «Гибберт джорнал» я сообщил о своем глубочайшем интересе к философии и теософии, о своих детских коллекциях бабочек и птичьих яиц, о своих достижениях в спорте и о том, что редактировал «Гранту». Ни там ни там меня на работу не взяли.
В августе я написал очень смешной, по моему мнению, диалог о знаменитых борцах, Гаккеншмидте и Мадрали
[33]
. Я даже видел их матч: заплатил четыре фунта десять шиллингов за место, опоздал на шестнадцать секунд и в результате пропустил первый, пятнадцатисекундный раунд. Зато увидел второй — он продолжался полторы минуты. Дорогостоящий вечер, очень хотелось добиться возмещения хотя бы части расходов. Редактор «Сент-Джеймс газетт» компенсировать не пожелал, равно как и редактор «Вестминстера» и все прочие лондонские редакторы. Я печально бросил диалог в мусорную корзину. Жизнь вдруг показалась необычайно трудной. Вдруг я вспомнил, что есть еще такой журнал — «Панч» и там дают пару шиллингов за статью. Все равно больше никому мой диалог не нужен, а полкроны — это, как говорится, полкроны. Вряд ли мне заплатят меньше. Я вытащил листки из корзины, отряхнул от пыли и послал в «Панч». В «Панче» диалог напечатали и прислали мне чек на два фунта пять шиллингов.
