…1588-й. Он вспомнил этот год. Подмастерье, впервые вышедший на сцену в составе труппы «слуг ее величества», какая-то дурацкая пьеса, составленная из отрывков разных произведений, а затем смерть Тарлтона, смятение среди актеров и переход Уильяма вслед за Кемпом в труппу «слуг лорда Стренджа». Сокрушительное поражение Непобедимой армады испанского короля Филиппа II, радостная весть о победе английского флота на море, когда все подданные британской короны в едином порыве ощутили себя слугами ее величества. И над всем этим возвышался «Фауст» Марло — обыкновенная пьеса, поражающая своей правдивостью. Не той мелочной правдой жизни, вроде горячих боков коня, стекающих с носа капель пота или заунывной песни Кемпа, а одной великой истиной, скрывающейся за разрисованным занавесом будничности. Роберт Грин познал крах и в самом ближайшем будущем познает смерть в нищете; Марло же стал проповедником истинного ада, если этот ад был тем, что сокрыто от человеческих глаз за тем занавесом. И если «Тамерлан» был только хвастливым заявлением о себе, криком в пустоте, то в «Фаусте» уже звучал уверенный голос поэта, призывающий проклятие и говорящий о нем как о чем-то желанном. «Осада осуждения…» Нет, не так. Марло был чужд дурацких каламбуров. Уильяма бросило в дрожь. Однажды ему довелось побывать на собрании кружка «Школа ночи»
[28]
. Марло тогда тоже был там. Сэр Уолтер был сильно пьян, но говорил вполне разумные вещи (разве не может математика быть таким же способом обращения к Богу, как молитва? Тем более, что под конец этого вечера мы и так все будем ползать на коленях). Марло произнес гневную речь против Христа, назвав его самозваным спасителем и высмеяв теорию существования души. Он бросил вызов самому Богу и призвал Его покинуть небеса. Что ж, оба они, и Грин и Марло, обращались к какой-то темной богине и ожидали от нее ответа; Им были чужды сомнения. Они уверенно шли вперед, стремясь объять все — или ничего. Вот оно, истинное благородство души, которого не могли исказить ни нищета Грина, ни пристальный взгляд налитых кровью глаз Кита Марло.
А ему, Уильяму Шекспиру, что нужно от этой жизни? Стать джентльменом — вот его заветная мечта. Сын ремесленника, он должен постичь все премудрости мастерства и с триумфом вернуться домой, как и подобает истинному джентльмену. Но прежде нужно было скопить денег, и ради скудного заработка он теперь ехал верхом по пыльной дороге, изнемогая от жары.
Вымирающий Лондон остался позади. Уставший от жары, утопающий в нечистотах город превратился в пекло. По губам спящих детей ползали мухи, крысы принюхивались к лежащим на грудах вшивого и вонючего тряпья; колокола звонили целый день, оповещая о зараженных чумой; холодный эль казался теплым, как посеет; мясник обеими руками сгонял мух, облепивших мясные туши; кучи нечистот гнили на жаре, источая невыносимый смрад; юродивые в лохмотьях грабили дома, где беспомощные хозяева лежали при смерти… Город словно превратился в одну большую голову, в одно осунувшееся, с запавшими глазами лицо, изрыгающее на мостовую потоки зловонной рвоты и шепчущее в беспамятстве: Господи, Господи, Господи…
С приходом осени, когда наступила долгожданная прохлада и отступила чума, Уильям вернулся в Лондон, чтобы написать там пьесу о войне Алой и Белой розы. Пьесу нужно было закончить упоминанием о красно-белой розе Тюдоров
[29]
. В театре же могли запросто обойтись и без Уильяма, тем более что актеры решили возвращаться из Нортгемптона через Бедфорд, Хартфорд и Сент-Олбанс. По всему выходило, что в «Розу» труппа вернется не раньше декабря: выступления в провинции проходили удачно и сборы были, как никогда, высоки. Однако Аллен сказал, что возвратится в Лондон в октябре; заговорщицки подмигнув, он напомнил всем, что женится на Джоан Вудвард, падчерице Хенсло. Что ж, подумал Уильям, вот тебе один из способов стать джентльменом — жениться на родственнице состоятельного скряги. Но этот способ ему совсем не подходил, ведь он уже давным-давно был женат.
На лондонском мосту он встретил Хенсло с бухгалтерской книгой под мышкой.
— Грин умер, — торжественно сказал Хенсло с видом мажордома, объявляющего, что обед подан. — Я пришел слишком поздно и помочь уже ничем не смог, упокой Господи его душу. Миссис Айсем, его квартирная хозяйка, увенчала его, как он и завещал, лавровым венком. Он лежал в ее доме, и на нем была рубаха ее мужа. Говорят, что вши почувствовали приближение смерти и заранее начали расползаться с его тела. Вот тебе наглядный пример и назидание. Райт и Берби вцепились мертвой-хваткой в рукописи Грина, будут издавать. И Четл туда же.
— Четла я знаю. Первостатейный подхалим.
— Так вот, этот самый Четл собирается издать книгу, куда войдет сразу несколько произведений Грина. При этом он настроен против актеров. Я обшарил всю комнату Грина, но так и не нашел ни одной пьески.
— Ты что, ходил к нему домой?
— Ну да, я же тебе о том и говорю. Но помочь ему уже ничем не смог… Отдал четыре шиллинга на саван и еще шесть шиллингов и четыре пенса на похороны. Его похоронили на кладбище при «Бедламе»
[30]
. Бедная пропащая душа, наверно, уже томится в аду. Это точно, как точно то, что перед смертью миссис Айсем поднесла ему мальвазии на пенни. Говорят, его жена приехала и привезла деньги, хотя он давно ее бросил ради той шлюхи, что потом родила ему ублюдка… Не дай нам Бег такой кончины!
— Аминь.
Роберт Грин напомнил Уильяму о себе даже из могилы: он грубо сунул тому в руки зеркало, предлагая полюбоваться на самого себя. Погожим осенним днем, когда сентябрь уже позолотил листву на деревьях, над рекой заклубился легкий туман, а в церкви Святого Олафа печально зазвонили по покойнику, Уильям стал читать памфлет Грина, напечатанный лишь после его смерти — «На грош ума, купленного за миллион раскаяний». Грин проклинал там безбожника и богоборца Марло. В самом конце жизни великий Грин предал свою темную богиню и принялся истово бить себя кулаками в грудь и каяться, боясь адского пламени. Но даже за этими мольбами и упованием на милосердие Божие один грех все-таки продолжал преследовать его, и имя этому греху было зависть. Грин завидовал актерам: еще бы, ведь они жирели и богатели на его пьесах (что на самом деле было далеко не так; Уильям знал это по собственному опыту), а летом вообще бросили его одного, без гроша в кармане, обреченного на верную смерть в горящем и чумном Лондоне. Один актер был выделен в тексте особо, и неподдельный ужас охватил Уильяма, когда он прочел эти строки: »…Выскочка-ворона, украшенная нашим опереньем… С сердцем тигра в шкуре лицедея… (Значит, Грину все-таки запомнилась эта строка из «Гарри Шестого».) …думает, что способен писать белым стихом, как лучшие из нас… чистейший Johannes Factotum… «мастер на все руки»… в своих фантазиях мнит себя единственным потрясателем сцены {Игра английских слов: Shakespeare
