Она продолжала нашептывать этой крохе, плоду своего чрева, разные нежные слова и при этом с ненавистью поглядывала в сторону «сеятеля». Сеятель?.. И вдруг впервые за все время супружества в душе Уилла появилось ужасное подозрение, Мужчина, который женится на девственнице и держит молодую жену в разумной строгости, никогда не поймет этой боли. Не исключено, что Сьюзан действительно родилась от него, от Уилла, но с таким же успехом она могла быть и не его дочерью. И как только он, идиот, не додумался до этого раньше! Конечно, он не разлюбит бедного ребенка (наоборот, из-за утраты подлинных кровных уз его чувства к Сьюзен должны стать еще сильнее), но зато у него теперь есть полное право — Уилл думал об этом с большим злорадством — не заботиться о матери девочки. Он не хотел говорить об этом с Энн и даже мысленно поклялся никогда, пусть и в пылу гнева, не поднимать этот вопрос, потому что истину он все равно не узнает никогда. Равно как не узнает ее ни сама Энн, ни кто-либо другой.
Теперь Уилл думал о том, что после утомительного рабства в супружеской постели ему нужно уйти из дома и вернуться к прежней холостяцкой вольнице. Будет неправильно и несправедливо развратничать под крышей отцовского дома, тем более сейчас, когда ни о какой любви не может быть и речи; он должен встать с кровати, по праву принадлежащей Энн. И вообще, пора уехать из этих мест в поисках лучшей доли, ведь Гилберт уже научился тачать перчатки по заданному образцу.
Правда, на его изделиях то и дело или не хватало пальцев, или же их оказывалось больше, чем следует, так как считал он из рук вон плохо. Часто на перчатках Гилберта не оказывалось большого пальца, как будто он был кем-то откушен, но Гилберт мог еще всему научиться. Джоан тоже могла бы помогать отцу в мастерской, ведь благодаря ее новой сестре на ее долю теперь приходилось гораздо меньше работы по хозяйству. Ричард, которому уже исполнилось девять лет, вполне мог бы доставлять перчатки заказчикам. Так что Уиллу можно будет отправиться в другой город и обосноваться там, а заодно и заработать немного денег, поправив тем самым скудный семейный бюджет. Но он все медлил и откладывал отъезд. В гневе на Энн было свое очарование; кроме того, Уиллу казалось, что во время бесстыдных ночных утех, отказаться от которых он так и не смог ему удавалось стать ближе к своей забытой богине (перед ним открывалась какая-то темная дорога к ней, но всякий раз не хватало смелости ступить на этот путь). Доказательством тому могли быть новые сюжеты, придуманные Энн для ночных забав: например, когда она становилась на колени и изображала смиренную монахиню на молитве. Итак, прошло лето, приближалась зима, и до Уилла дошли слухи, что Энн Уэтли вышла замуж за какого-то юношу из Банбери.
Той зимой Гилберту приснился кошмарный сон, и на следующее утро, которое выдалось на редкость пасмурным и морозным, он рассказал о своих видениях за завтраком.
— Я видел головы. Да… отрубленные головы, все в крови. А над ними летали большие птицы. Да… они выклевали сначала один глаз, потом другой.
Джоан глупо засмеялась, и от этого Гилберт так разволновался, что даже опрокинул свою кружку с разбавленным элем. Уилл нервно поежился.
— Да, я видел, — выкрикнул Гилберт, — это было в Лондоне, и не смейтесь, я не вру. Потому что эти головы были насажены на высокие колья, и я видел их собственными глазами, А еще там была река и большой мост, да… И одна голова была похожа на нее. — Он взглянул на мать, как будто видел ее впервые. На этот раз не засмеялся никто, даже дурочка Джоан. Мать же при этих словах мертвенно побледнела.
— Помилуй, Господи, заблудшие души, — прошептала она и перекрестилась. Отец горячо ответил ей на это:
— Ну, теперь всем Арденам несдобровать. Только дураки могут умирать за старую веру. Для того чтобы сохранить веру, нужно беречь собственную жизнь, а не жертвовать ею и не участвовать в заговорах, которые рано или поздно все равно будут раскрыты. Так что теперь жди беды.
За столом воцарилось тягостное молчание, и Энн, почувствовав неладное, в страхе схватила мужа за руку. Ее глаза были широко раскрыты от ужаса. Уилл догадался, что отец говорит о том самом заговоре, в котором участвовало семейство Арден, и одна из тех двух голов, приснившихся Гилберту, скорее всего, принадлежит Эдварду Ардену. Этот их дальний родственник гостил однажды на Хенли-стрит и произнес перед Шекспирами гневную речь против новых порядков. Внешнее сходство между Эдвардом Арденом и Мэри Шекспир было несомненным. Другая голова, как стало известно потом, принадлежала Джону Саммервиллу. Уилл вздрогнул, представив себе, как хищные птицы жадно клюют окровавленную плоть Арденов и как потом, в самом конце этого пиршества, обнажаются белые кости черепов.
— Уверена, что наш милорд в Кентербери хорошо помнит всех из своего прежнего прихода, — робко сказала мать. — Он знает, что никакого вреда от госпожи Шекспир нет и быть не может. Так что вам нечего опасаться, никто не явится в этот дом по мою душу.
Отец закусил губу, его лицо покрылось красными пятнами. Два года назад судьба уже нанесла ему тяжелый удар в виде штрафа в сорок фунтов (Шекспирам пришлось даже продать усадьбу, чтобы заплатить такую сумму) — за неявку в суд для представления доказательств своей лояльности. Тогда сто сорок человек были вызваны в Суд королевской скамьи в Вестминстере с той же целью, но отягчающим обстоятельством для Джона Шекспира стало то, что он не приехал туда вообще (как раз в то время в семье появился Эдмунд, и роды были очень тяжелыми). И надо же; такому случиться, что совсем недавно место Кентерберийского епископа занял ревностный Уитгифт, до того бывший епископом в Вустере, где от него одинаково часто доставалось и папистам, и пуританам, Уитгифт скрипучим голосом вещал о вечном адовом пламени и муках для всех тех, кто не следует заветам истинной английской церкви, ибо Бог является англичанином. Джон Шекспир старался соблюдать все предписания новой веры, религии благочестивых ремесленников. Но зимой становилось холодно, одолевали морозы, и пламя ада порой казалось ему отдохновением, а не наказанием.
Уилл молчал. Он не хотел говорить о том, что уже не верит ни во что, кроме, пожалуй, того, что ждет его в конце долгого и темного пути к богине.
ГЛАВА 7
И вот снова наступила весна, будто зима была только кошмарным сном. Дороги снова звали Уилла отправиться в путь. Но он по-прежнему медлил, с горечью думая о том, что не может собраться и уйти просто так; ему нужен был повод. По утрам он шел в перчаточную мастерскую (где зачастую не было работы) в полном изнеможении, чувствуя себя так, будто жена выпила из него за ночь всю кровь. В июне стало ясно, что она опять беременна. На этот раз у Уилла не должно было возникнуть никаких сомнений по поводу своего отцовства, и это странным образом укрепило его во мнении, что малышка Сьюзан (а разве не из-за нее он не хотел уходить из дома?) родилась не от него.
Однажды в конце июля к ним зашел господин, едущий из Уорвика в Глостершир. Ему срочно были нужны перчатки.
— Сшейте вот по этому образцу, — сказал он, показывая одну перчатку. — Вторую я потерял в дороге. Здешние жители отправили меня к вам. Ведь это дом мастера Шекспира, не так ли? Я хочу погостить пару дней у одного своего родственника в Эттингтоне. Вы не могли бы доставить мой заказ, когда он будет готов, в дом мастера Вудфорда?
