Для приобретших Абрамцево Мамонтовых увлечение было тем более понятным, что в соседнем Сергиевом Посаде возникла самая крупная из поддержанных московским земством организация — Общество взаимопомощи кустарей. В центре современного нам города, у входа в Троице-Сергиеву лавру, и поныне стоит большой трехэтажный кирпичный дом в причудливой кладке красного кирпича — дань увлечения архитекторов декоративными приемами русского XVII века. Выстроенный на средства общества, он объединял библиотеку, мастерскую, банк и склад готовых изделий.
Таким образом, именно появление музея у Никитских ворот дало толчок возникновению абрамцевских мастерских, что лишний раз говорит о том, что живой интерес к народу, его судьбе, правам и талантам стал общим для второй половины 1870-х годов — времени, наступившего после «безумного лета» 1874 года, с его хождением в народ, с верой в неизбежность взрыва народного возмущения и отчаяния. Абрамцево вобрало в себя отблески мыслей и чувств, которыми жили передовые разночинцы, и стало свидетелем меценатских увлечений.
Пройдут годы, и в день восьмидесятилетия В. Д. Поленова старые друзья напомнят ему о сложившемся кружке, где наряду с Абрамцевым немалую роль сыграли и собиравшиеся в Черемушках художники: «Вы помните, мы совсем разные пришли отовсюду: В. Васнецов и М. Антокольский, Е. Д. Поленова и Серов, Репин и Арцыбушев, А. Васнецов и М. В. Якунчикова, Спиро и Остроухов, другие еще… Мы совсем разные, но вдохновляемые одним и тем же — правдою и честностью в искусстве; мы в Абрамцеве сомкнулись в одну тесную семью, которую, как ни разделяй ее почти бездорожные расстояния и лихие времена, и до сих пор связывает нас, оставшихся, нерушимыми узами большой, настоящей человеческой дружбы».
Сохранились и другие, очень личные страницы, связанные с Черемушками. Доживший едва ли не до ста лет известный московский врач-гомеопат, в прошлом кавалергард, Д. П. Сорохтин вспоминал о своих приездах в якунчиковскую усадьбу. "В перспективе прошедших лет мне начинает казаться, что было в его атмосфере что-то от «Вишневого сада», что-то от Лопахина, хотя и женившегося на Варе и облагороженного ею. Почтенному хозяину как будто хотелось сократить размеры огромных высоких комнат, устроиться в них, как говорилось, поуютнее. Потеснее, что ли. Чайный стол был задвинут в угол, отгорожен от остального помещения огромными декоративными растениями в кадках, напоминавшими зимний сад. Самовар должен был постоянно кипеть, и прислуга следила за этим неустанно. Иногда это были горничные в обязательных кружевных наколках и передниках, иногда старушки с восковыми благообразными лицами, в подколотых у подбородка большими булавками одноцветных платках. Старушки непременно кланялись в пояс и говорили, как шуршали, — ничего не было понятно, хотя губы двигались быстро-быстро. Чашки ополаскивались здесь же, на чайном столе. Хозяин постоянно прислушивался к разговорам молодежи, которой собиралось очень много, вставлял свои замечания, но непременно касался и своих дел, в том числе предмета его гордости — дымившего бок о бок с поместьем кирпичного завода. В то время якунчиковский кирпич действительно признавался одним из лучших. Во всяком случае, подрядчики часто говаривали, что выполнят работы не в каком-нибудь, а именно в «якунчиковском» кирпиче.
Зато молодежь неожиданно, может быть, напоминала не что-нибудь, а меншиковские времена. Сейчас мне трудно сказать, откуда возникала подобная ассоциация. Может быть, по той открытости, радостности, энергичности, которые мы связываем с петровскими временами. Все рождало сразу горячие споры, затягивавшиеся на несколько дней диспуты. Случалось, как в старых усадьбах, гостей не отпускали в Москву, и они живали по несколько дней в Черемушках. Мне запомнилось замечание одного из гостей, помнится, студента университета: «Не кажется ли вам, что те, кто строил это поместье, все приготавливались, но так и не начали в нем по-настоящему жить?» Я очень удивился, отнес это за счет прибранности усадьбы, а много позже подумал, что и сам испытал подобное ощущение. Странно, не правда ли?"
У станции метро «Динамо»
Время сместило понятия. Сегодня Петровско-Разумовское связывается для многих с окрестностями стадиона «Динамо», с Петровским дворцом, увековеченным строками «Евгения Онегина», с его старым парком. Неслучайно же здесь находятся Петровско-Разумовские проезды и Петровско-Разумовская аллея. Конечно, неслучайно. Но все дело в том, что свое название они получили потому, что направляются в сторону настоящего Петровско-Разумовского, что служат началом дорог к нему. А вот пройти по этим дорогам надо совсем немало.
…Это не было обычаем или модой. Впрочем, если бы кому-либо из владельцев поместий и пришло в голову просить чиновников государственных архивов заняться поисками документов по их истории, на положительный ответ рассчитывать не приходилось. И тем не менее, когда подобное желание появилось у графини Е. И. Разумовской, оно немедленно и со всей добросовестностью было удовлетворено. В III Отделении Архива Министерства иностранных дел сохранилась справка 1752 года, составленная на основе материалов Вотчинного архива за XVII век и дополненная описью села Петровского из Ландратской книги 1710 года.
Е. И. Разумовская хотела знать, когда и у кого село было приобретено Нарышкиными и что оно собой представляло при Петре I? Спорность прав? Нет, подобного вопроса не возникало, тем более в отношении троюродной сестры правившей в те годы Елизаветы Петровны, которая сама позаботилась выдать замуж родственницу за родного брата своего былого морганатического супруга, К. Г. Разумовского. Действительная причина выглядела иначе — тщеславие, к тому же оскорбленное тщеславие. С появлением в начале 1750-х годов в императорском дворце молодого И. И. Шувалова вчерашний некоронованный правитель государства А. Г. Разумовский лишался и влияния и власти. Его положение становилось более шатким, чем положение обыкновенного царедворца. Каждое резкое слово, каждый непродуманный поступок могли привести к высылке из Петербурга или и вовсе — к ссылке. Старые любимцы с появлением новых фаворитов неизбежно становятся ненужной обузой. Именно теперь и стоило вспомнить о кровных узах урожденной Нарышкиной с царским домом, о связи ее родового наследственного имения с немаловажными обстоятельствами жизни самого Петра I. Отказать в подобном желании Разумовской-Нарышкиной никто из чиновников бы не посмел.
Семейная усыпальница в московском Высокопетровском монастыре, богатейшие вклады родных по «в бозе почивших», торжественные надписи о «болярах» и «болярынях» на искусно резанных белокаменных надгробиях не меняли главного — ни богатством, ни знатностью скромные служилые дворяне Нарышкины не отличались. Жили туго, безвестно, если бы не «случай» Натальи Кирилловны, приглянувшейся сорокалетнему царю-вдовцу. Молоденькая красавица — то ли воспитанница, то ли нахлебница в семье всесильного царского любимца Артамона Матвеева — была в одних летах с царскими детьми. Разница в двадцать с лишним лет стала в глазах Алексея Михайловича лучшим и неопровержимым доводом в ее пользу, вопреки советам многих бояр и бурному недовольству дочерей-царевен.
В январе 1671 года сыграна была свадьба. Оставалось позаботиться, чтобы нищая царицына родня не позорила своей «скудостью» царского обихода. Кирила Нарышкин, отец, получил один за другим чины думного дворянина и боярина, а вместе с ними и щедрой рукой наделенные вотчины. Ждали его и большие богатства, и высшие государственные должности, но в январе 1676 года, всего через пять лет после свадьбы, сорокасемилетнего Алексея Михайловича не стало.
