Впрочем, Александра Александровна Меншикова-Бирон умерла в 1736 году от родов, а настоящая карьера ее брата началась только при Елизавете Петровне. Он отличился в Турецкую кампанию под командованием Миниха и в Семилетнюю войну, получил чин генерал-поручика и Александровскую ленту. Сумел он приобрести симпатии и Екатерины II, первым известив жителей Москвы о ее восшествии на престол, за что получил чин генерал-аншефа.
Дом Пашкова. 1784–1786 гг. Фрагмент фасада бокового флигеля.
Но в годы Анны Иоанновны сыну Меншикова еще далеко до сколько-нибудь значительного положения при дворе. Его желание распорядиться в своем собственном новом московском доме по личному усмотрению остается неосуществленным. Сенатская контора поручила одному из экзекуторов Сената распечатать погреб и ознакомиться с его содержимым. В погребе, состоявшем из двух палаток, находилось имущество покойной царевны, в том числе двенадцать икон без окладов, орел двуглавый жестяной вызолоченный с короной, какие обычно помещались на воротах домов членов царской семьи, стол, шкаф, обитые голубым и зеленым сукном доски, „в мешке пряжи орлёной 56 талек“, три железные двери, затворы, решетки и другая хозяйственная утварь. После составления описи погреб был снова опечатан и при нем сохранен караул.
Любопытно, что Анна Иоанновна не сочла нужным вернуть Александру Меншикову родительские владения, поскольку те перешли в руки ее сестер. Оказывается, находился собственно меншиковский дом, доставшийся затем Екатерине Иоанновне, между Волхонкой и Лебяжьим переулком. Императрица попросту заменила его соседним и немного меньшим домом, но и этот дом оставался в меншиковской семье сравнительно недолго.
Дом Пашкова. Фрагмент ворот.
В 1764 году не стало ни А. А. Меншикова, ни его жены. Наследники — Меншиковы имели четверых детей — предпочли расстаться со двором на Ваганькове тем охотнее, что его, по-видимому, так и не удалось толком восстановить после сильнейшего московского пожара 1737 года. Ну а дальнейшая история ваганьковского двора — это история знаменитого возникшего на его землях Пашкова дома и, во всяком случае, района, оказавшегося в самом центре стремительно разрастающегося города.
Былой Елизаров двор оказывается в руках П. Е. Пашкова, сына известного денщика Петра I, ставшего губернатором Астрахани и членом Военной коллегии. П. Е. Пашков в течение 1784–1786 года возводит получивший его имя и существующий поныне дом.
Подробностей строительства сохранилось на удивление мало. Известно, что новое здание оказалось меньше старого дома Автонома Иванова. Очевидно, что архитектор использовал старые фундаменты — обычный прием московского строительства. В столице одинаково берегли строительные материалы и труд мастеров. Только кем был автор, документы не говорят. Как ни странно, большинство наиболее любопытных старых построек Москвы продолжают оставаться безымянными.
Перед Пашковым домом разбивается превосходный сад — на склоне холма в сторону Моховой улицы, с фонтанами, беседками, заморскими птицами в замысловатых клетках и вольерах. Сад становится предметом восторгов и неослабевающего внимания москвичей.
Но в год окончания строительства дворца П. Е. Пашкову было предъявлено колоссальное взыскание — обязательная выплата государственного налога в Московскую Казенную палату по винным откупам. Оно не могло полностью разорить Пашкова, но заметно пошатнуло его состояние. Отличавшийся редкой предприимчивостью Петр Егорович срочно составляет завещание в пользу дальнего родственника, А. И. Пашкова, на условии выплаты долга и предоставления Петру Егоровичу возможности дожить в собственном доме. Разбитый параличом, прикованный к креслу на колесах, он не оставляет до последнего дня дворца, так и сохранившего имя Пашковых.
Новый наследник большим богатством на располагал, зато представлял капиталы своей жены, урожденной Мясниковой, из семьи уральских горнозаводчиков Мясниковых-Твердышевых. Ее приданое составили два завода и 19 тысяч душ крестьян. Но даже мясниковские миллионы не смогли выдержать испытания 1812 года. Выгоревший Пашков дом не был восстановлен. По воспоминаниям современников, в 1830-х годах он все еще стоял пустой, с заколоченными окнами, поврежденными кровлями, выбитыми дверями. Сад зарос. Фонтаны разрушились. Вольеры с птицами исчезли. Возрождение началось только после приобретения пашковских владений государством и размещения там Румянцевского музея. Елизаров двор стал местом рождения первого московского публичного музея.
„Отечеству на благое просвещение“ — слова на фасаде петербургского дома Н. П. Румянцева были девизом всей его жизни. Крупный государственный деятель, видный дипломат, он мечтал о накоплении и самом широком распространении документированных исторических знаний: слишком часто фальсифицировалась русская история. Его просветительская деятельность была одновременно и многосторонней, и удивительно целеустремленной.
Дом Пашкова. Общий вид с Моховой.
В 1813 году на средства Н. П. Румянцева открывается одна из первых в России общедоступных провинциальных библиотек — в Великих Луках. Но в собственном собрании книг — крупнейшем в Российской империи! — бывший канцлер отдает предпочтение исторической литературе, собирает рукописи и старопечатные книги, делая их, в свою очередь, доступными для всех желающих. В установленные часы ими на основании „открытого для всякого“ каталога могли свободно пользоваться „любопытствующие“.
Библиотеку дополняла богатейшая этнографическая и нумизматическая коллекция. Ее формированию в немалой степени способствовал базирующийся вокруг Н. П. Румянцева кружок по собиранию документальных памятников, отличавшийся редкой широтой интересов. Многие из его находок издавались опять-таки при финансовой поддержке бывшего канцлера. Тщательно подготовленные и полиграфически выполненные, но недорогие, они не могли не быть убыточными. Тем не менее Н. П. Румянцев шел на эти траты, имея в виду включение в обиход науки исторических подлинников. Спустя пять лет после смерти Н. П. Румянцева, в 1831 году, в Петербурге открылся его музей, решением Александра II переведенный в 1882 году в Москву, в усадьбу Пашковых.
При этом к собственно румянцевскому собранию были присоединены 201 картина и 20170 гравюр из собрания Эрмитажа, а также приобретенная Александром II у наследников Александра Иванова его картина „Явление Христа народу“.
Петербургские Эрмитаж и Русский музей были императорскими. Москва накапливала свои художественные богатства независимо от царского двора. Другой вопрос, что сегодня многим Третьяковская галерея представляется собранием одних братьев Третьяковых, точнее — одного Павла Михайловича, а происхождение Музея изобразительных искусств связывается, скорее, с государством. Между тем сколько находящихся в них произведений должны были бы нести таблички или пометки в каталогах с упоминанием совсем иных, конкретных имен! И заслуживающим самого высокого уважения было то обстоятельство, что подавляющее большинство дарителей не ставило никаких условий музеям о характере показа (или непоказа!) своих даров, считая закономерным, чтобы они входили в общие собрания, помогая возможно полнее показать русло развития национального искусства. Здесь слово было за искусствоведами и историками культуры, за выявлением концепции творчества всего народа, а не вкусов или познаний отдельных собирателей.
