— А палаты твои дворцовыми быть должны?
— Не мои одни. Кто из сестриц захочет там келейку поставить, пусть ставит. Вон Марья Алексеевна-то наша, заикнуться не успела, и место себе присмотрела, и палаты посчитала, и крыльцо придумала. Вот и тебя спросить решила, не захочешь ли с сестрицей да со мной рядом дворец свой иметь.
— За заботу спасибо, только мне и в Кремле не тесно. Мы ж с тобой положили и здесь каменные хоромы для всех сестриц царевен поставить. Нешто раздумала?
— Будут хоромы, не сомневайся. Да еще, знаешь что, монах тут один объявился — князь Василий Васильевич с ним толковал. Мост может он через Москву-реку построить. Сколько с живым-то Москве маяться? На куншты поглядишь, во всех городах иноземных мосты каменные, да не один век стоят. Вот монах и берется такой через нашу реку перекинуть. У Водовзводной башни.
— Откуда денег возьмешь?
— Лиха беда начало, а там начнем и разберемся. Торговых гостей поприжмем. Мыт на товары да конские упряжки увеличим. Дело государя, по моему разумению, не деньги считать, а приказы давать. Дадим приказ — пусть ломают головы. Ты о главном, Марфа, подумай, что второй Кремль выстроим, а и старому новый блеск придадим. Разве худо?
25 апреля (1683), на день памяти преподобного Сильвестра Обнорского и празднования Цареградской иконы Божьей Матери, патриарх Иоаким ходил в свой загородный Новинский монастырь для досмотра того монастыря по меже земли.
21 мая (1683), на день празднования Владимирской иконы Божьей Матери, патриарх Иоаким ходил на Пресню, указал, где строить новый пруд, и слушал в Новинском своем загородном монастыре вечерню.
— Отпустила ты, Софьюшка, царицу Наталью в Преображенское, и слава Богу.
— Да уж сил нет больше отродье это что ни день видеть.
— Хорошо, когда сама решать можешь, не то что при покойном братце: проси, не проси, все на своем стоит. Доказательств слушать не хочет. Неужто Наталья тебя не просила остаться аль с нами вместе поехать?
— Что ты, Марфушка. Она рада радехонька, что царицею опять стала. Двор для Петра Алексеевича собирать хочет.
— Молод еще царевич, а подумать о людях нужных исподволь придется. Пока-то, видишь, ему больше в игры играть хочется. Ему, поди, лучше Преображенского ничто и не снится. Робят там набрал народу простого и потешается, нет чтоб за книгами посидеть, науки превзойти.
— Откуда бы охота такая у него взялась? На матушку родимую как посмотрит, а она, акромя кушаний разных, ничего и знать не хочет. Да впрочем, у него там молодые люди из знатных домов, хотя бы в стольниках.
— Ну, это-то как положено. Стольники, чай, не пойдут в солдаты играть, потешными называться. Невместно им.
— Веришь, и они среди озорников Петра Алексеевича есть. Поди, не поверишь, когда скажу, кто в потешные записался. Семейство Брюсов помнишь? Тех, что при государе Иване Васильевиче в русскую службу вступили?
— Это из королевского семейства шотландского?
— Они и есть. Батюшка покойный еще Вилиму Брюсу полком поручил во Пскове командовать. Вот полковник двух своих сыновей в потешные и определил. Рассудил к царю поближе.
— Что ж, от тебя подальше будет.
— А князь Василий Васильевич говорит, переманить бы их лучше. Хороши больно для нарышкинского двора.
— О наемниках-то беспокоиться? Да они, где будут деньги, туда и повернут. Ни корней, ни семейства. Одним словом, перекати-поле. Думать-то о них, головы жалко. За царицей Натальей дослеживать надо, глаз с нее не спускать.
— Сказывают, ни она никуда, ни к ней никто не ездит. Разве только матушка ее Анна Леонтьевна, да ее доченька не больно жалует. Один Петр Алексеевич со своими озорниками бушует.
— Что это, Софья Алексеевна, денег у тебя на доносчиков не найдется? Уж на что на что, а на них скаредничать не приходится. Ведь как без ушей да без глаз останешься.
— Известно, деньги найдутся. Только князь Василий Васильевич на своем стоит, негоже, мол, соглядатаев повсюду держать. Добра от них не жди.
— Слушай, Софьюшка, давно с тобой поговорить хотела. Знаю, любишь князя Василия Васильевича.
— Пуще жизни, сестрица, и крыться с тем не собираюся.
— Любишь — люби, а крыться придется. Куда ты семейство его денешь? Как от детей, внуков и супруги законной, венчанной спрячешься?
— Что мне до них! А княгиня Агафья — так ведь и в монастырь при живом муже постригаются.
— Коли патриарх благословит, а то и целый Собор. Сама знаешь, во всем тебе преосвященный помощник — только не в этом. А ссориться тебе с ним рано. Еще не окрепла ты, Софья Алексеевна, еще чужими именами правишь.
— Еще, говоришь?
— Пока, могу сказать. Неужто правительницей так собираешься и остаться?
— При двух государях венчанных много ли сделаешь!
— Это как за дело взяться. Сама рассуди, от нашего Иоанна Алексеевича добра ждать не приходится. Ни воли нет, ни здоровья. Зато Петр Алексеевич растет кровь с молоком, об дорогу не расшибешь. С ним тебе воевать, вот ведь что.
— Вижу. Князь Василий…
— Хватит, Софья! Слыхать не хочу, что князь Василий тебе поведал. Ума у него палата — ничего не скажешь. На трех языках, как на русском, рассуждать может. Вон как на латынь перейдет, иноземцы лишь руками разводят. Книг перечитал великое множество. На скольких инструментах играть умеет. А вот дворцовой премудрости никогда не превзойдет, как погляжу.
— Да почем тебе знать!
— Гляжу за ним, оттуда и знаю.
— Мало этого, Марфа Алексеевна, слишком мало. Послушала бы, как он на Боярской думе мысли свои излагает! Хоть в книгу записывай.
— О том и речь. В книгу, может быть, а к делу никак. Во дворце не наука нужна — хитрость да изворотливость. Вон как Тараруй за прямоту свою поплатился, и поделом. И пойми ты, растолковать он тебе все растолкует, а как поступать, тут уж тебе одной решать. Ты в деле, ты и в ответе. У князя там родственник, там свойственник, там друг закадычный, а ты одна. Ошибешься — никто на помощь не придет.
— Мне одного князя Василия Васильевича хватит.
— Не хватит. Потому что и его тогда не будет.
— Ты что, разозлить меня, Марфа Алексеевна, собралась? Не советую, ой, не советую.
— Тебя разозлить? Одно слово правды сказать, сестра. Правды! Кто, акромя меня, тебе ее скажет? И злость никакая тут не поможет. Вот собралась ты делами иностранными заниматься — не одного Голицына, ты и Федора Леонтьевича Шакловитого
[121]
послушай. И не потому, что теперь его поставила Стрелецким приказом ведать. Дальновиден Шакловитый и расчетлив, худого не присоветует. И Голицына, и его послушай, а там и решай.
