Царица Наталья Кирилловна едва на постель государеву завалилася. От слез опухла. Детей к государю толкает: «Государь-батюшка! Алешенька! Свет ты мой, радость ты моя, деток, деток-то наших благослови! Без судьбы их оставляешь, Алешенька, на сиротство на горькое, безысходное! Государь-батюшка, не торопись! Не торопись, открой свои глазыньки, посмотри на семейство свое хоть в остатний разочек! Слово про нас молви, молви же, государь! Защити да сохрани нас, бессчастных, чем-ничем, батюшка, оборони!».
30 января (1676), на день собора вселенских учителей и святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, скончался царь Алексей Михайлович.
В тот же день и час был провозглашен царем царевич Федор Алексеевич. Главным распорядителем по проведению всех чинов к присяге был старейший из бояр князь Никита Яковлевич Одоевский.
В ту же ночь, в деревянных хоромах государя, в Передней, к вере приводили всех, кто тут прилучился, князь Никита да сын его Яков Никитич, а после того в Столовой приводил к присяге Яков Никитич. В Успенском соборе во всю ночь также совершалась должная присяга.
Глава 7
Государь-братец
— Государыни-царевны, повременить придется. Хотите в приемной обождите, а то за вами боярин в ваши покои придет, когда великому государю досужно станет.
— Государь занят? С кем?
— Великий государь совет держит с боярами. Так и сказал: дел великое множество, до вечерни едва управится.
— Нешто покойный батюшка ими до остатней своей минуты не занимался? Откуда столько набежало?
— Блаженной памяти царь Алексей Михайлович всем занимался, да ведь у каждого государю свой взгляд, особый. Ему править, ему и решать.
— Слыхала, сестрица Марфа Алексеевна? Ждать ли будешь или к себе пойдешь?
— Погоди, погоди, Софьюшка, во всем разобраться нужно. Первый день, он ведь дорогу надолго мостит.
— Вот и я о том же. А тебе что, Языков, о царевнах особый приказ был?
— Нет, государыня-царевна Софья Алексеевна, особого разговору не бывало. Только великий государь строго-настрого приказал его не тревожить, а уж коли так — прогневается, не дай Господь.
— Кто там у него, стольник? Или, может, от сестер государевых отай все нынче делаться будет?
— Того я, государыня-царевна Софья Алексеевна, неизвестен. А бояр-то почему не назвать. Князь Федор Федорович Куракин — его великий государь позвал. Князь Никита Иванович Одоевский — за ним особо посылали. Еще отец Симеон — с ним государь с ранья толковать начал. Лихачев тоже тут. Иных велено попозже позвать. Да вы не сумлевайтеся, государыни-царевны. Все как есть великому государю передам и ответ его пришлю, когда вас принять сможет. Вона царица Наталья Кирилловна с царевичами затемно приходила, великий государь от заутрени пришел, зело удивился.
— Говорил с ней?
— Нет, государыня-царевна Софья Алексеевна, тоже на дела сослался да пожурил, что не в церкви на службе. Государь к себе пошел, а князь Куракин остался потолковать со вдовой царицей, чтобы великому государю впредь не докучала. Она было в крик, царевичи плакать стали. Князь и распорядился мамкам в терема их нести, а царицу усовестил. Пошла себе, осерчавши.
— Да уж теперича серчай не серчай, прошло ее время.
— Вот только наше пришло ли.
8 февраля (1676), на день памяти великомученика Федора Стратилата и пророка Захарии Серповидца, приходил к патриарху ко благословению в Крестовую Палату боярин князь Юрий Алексеевич Долгоруков, велено ему быть по указу великого государя в Стрелецком приказе.
— Надысь спрашивал я тебя, князь Никита Иванович, с чего правление мне свое начинать. Ты отвечал, с чего похочу.
— А как же иначе, великий государь.
— Да молод я, боярин…
— Коли Господь сподобил тебя власть монаршью принять, Господь тебя и просветит в начинаниях твоих.
— Не хочешь советовать, Никита Иванович. А у кого мне и спроситься, как не у тебя. Что блаженной памяти дед, что покойный батюшка все тебе доверяли. Верно ты им служил.
— И ты моей службой доволен будешь, великий государь. Сколько силы позволят, столько верой и правдой послужу. А советы — тебе же, государь, труднее будет, коли кто узнает, что старый Одоевский их давал. Оговаривать начнут, сплетки плести. Милости меня твоей лишат.
— Никогда такому не бывать, князь!
— Чего только не бывает, великий государь. Слыхал, поди, поговорку-то, близ царя — близ смерти.
— Я таким царем не стану, вот увидишь, Никита Иванович. А тебя я так уразумел, что надобен новый начальник Стрелецкого приказу. Вот пусть им боярин Долгоруков-старший и будет. Очень ты его хвалил.
— Да что князя Юрия Алексеевича хвалить, его служба сама себя хвалит. Стольником был, воеводой в Белеве да Путивле сидел. Сыскной приказ ведал — закладчиков в Москве и разных городах собирал, казну государеву пополнял. В полку не один год провел, в Литовском походе да под Смоленском отличился. А что под Симбирском Стеньку Разина наголову разбил, за то батюшкой твоим государем блаженной памяти Алексеем Михайловичем шубой да кубком пожалован. Ему ли в Стрелецком приказе да не разобраться. Того важнее — при дворце не толокся, паутины тут никакой не плел.
— А сына княжьего Михайлу Юрьевича хочу при себе оставить, как скажешь?
— И против Михайлы Юрьевича дурного слова не скажу.
— Пусть будет боярином. Я его нынче со здоровьем к святейшему посылал. Рад был князь очень.
— А как же, великий государь, честь-то какая. С Петром Васильевичем Шереметевым, поди, тоже распорядишься. В Сибири ему воеводою куда лучше быть.
— Сказал ему, сказал. А боярина Ивана Богдановича Милославского в Казань, так, что ли?
— Мудро решил, великий государь. И слыхал, донских казаков ты отпустил?
— Атамана, есаула да с ними сорок рядовых. Святейший каждому по образу дал, а от меня деньгами.
— Понятно, что ты обласкал их, государь, война-то и с ляхами, и с турками идет. Лучше них воинов не сыщешь.
— Да так я тебя понял, Никита Иванович, не больно доверяешь ты им.
— Твоя правда, великий государь. Ненадежны они, ох, ненадежны. То к туркам склоняются, то у Московского государя защиты ищут.
— А как же вера-то отеческая?
— Коли ей изменяют, то по своей воле. Чаще в православии остаются. Сабли их нужны ляцкому королю да султану, только и всего.
— А церкви как же строят?
— Да никак, государь, без церквей обходятся. Места долго не греют. Все больше в походе да в седле. Ладно, коли лоб на дню раз-другой перекрестят.
— Плохо ведь это. Пускай бы патриарх им приказал.
