С у с а к и м. Прости, чудный и изрядный, свет честной! Понеже злодейский секулятор мне жить больше не допускает, и я молю у тебя, благородный свет, — ибо впредь тебя не увижу, — не вельми печалься о моем скором умерщвлении, останутся еще многие воры и злодеи по смерти моей к покорению. Простите вы, благородные сродники мои из пяти чинов: ярыжки, воры, трубочистники, золотари и благородные чины духовные, иже при церкви просящею милостынею питаютца! Аще ли же бы и аз учихся такова же художества, и на пути сицевые горькие смерти наступил бы.
В а н е я. Правду сказать, зело ты высокой породы. Нет ли этому твоему прощению конца?
С у с а к и м. Ни, ни! Еще единое речение осталося.
В а н е я: Глаголи же скоро, и пусть палач дело свое исполнит.
С у с а к и м. Простите же мя вы, девять художеств, иже плоти угождаете: пьянство, блудодеяние, убивство, в кости игра, оболгание, обманство, воровство, разбойство и мошенничество!
В а н е я. О ты, злоокаянный вор! Всем ли художествам ты обучен?
С у с а к и м. Всем, всем! Простите и вы, веселия всех годовых времен: младые цыплятки, ягнятки, яйца свежие вешние, кормленые каплуны и телята жареные, в пасхе молочко, сметана, калачи крупитчатые с маслом и голуби молодые жареные, рябчики молодые, кролики и зайцы молодые осенние, гуси жареные, утята, кислая капуста, вино, жаркое и мясо баранье в пирогах, шуба и рукавицы да шапка теплая, зимние кишки жареные свиные, окорока и головы свиные ж, студни, ребра свиные и желудки во всех корчмах! Простите! Простите!
В а н е я. Сколько же твоего прощения еще будет и много ли тысяч речей глаголити хочешь? Палач! Отсеки ему главу!
Тут палач, Софьюшка, ударяет Сусакима лисьим хвостом по шее, а ему невдомек — свершилася ли казнь али нет.
С у с а к и м. Жив ли я или мертв? Право, впрямь того знать не могу, подлинно ли умер я. Аз подлинно слышу, что от меня жизнь отступила из внутренних потрохов в правую ногу, а из ноги в гортань, и правым ухом вышла душа; токмо мнится мне, здесь мои чулки и башмаки, тамо лежит моя шляпа, здесь мой кафтан и штаны; токмо того не знаю, где голова моя.
— Ну не ладно ли, Софьюшка! Беспременно государю-батюшке понравиться должно, а там видно будет. Елена-то Волошанка тоже, вроде тебя, норов свой показывала, и что ей оттого пришло? Мука одна. Нельзя нам от государя-батюшки отделяться, никак нельзя. Потерпим, Софья Алексеевна. А пиесу сию пастору
[85]
отец Симеон передать может. Как увидишь, вели ему ко мне зайти.
— Может, я передам?
— Мне тут еще кое-что растолковать ему надобно. Пусть зайдет. Когда сможет.
8 января (1674), на день памяти преподобных Георгия Хозевита и Емилиана исповедника, царь Алексей Михайлович был на отпевании верхового нищего богомольца Мартиниана на Троицком подворье в Кремле. Погребли Мартиниана в Екатерининской пустыни, в 25 верстах от Москвы, что основал царь Алексей Михайлович в 1660 году.
23 января (1674), на день памяти священномученика Климента, епископа Анкирского, и мученика Агафангела, царь Алексей Михайлович был на отпевании верхового нищего богомольца Климента, похороненного затем в Екатерининской пустыни.
— Позвал тебя, отче Симеон, о науке детской посоветоваться. Доволен ли ты учениками своими? Леностию не грешат ли? От царевен многого не жду, а Федором Алексеевичем надлежит тебе постоянно заниматься — ему на престол вступать.
— Посетовать, государь, не могу. Прилежанию Софии Алексеевны любой отрок позавидовать может. Вирши отлично слагает. Толмачом с ляцкого стала. Готовим мы на Печатном дворе сборник фацеций, коли разрешишь, и ее переводы возьмем.
— С Богом, отче. Говорили мне, что ты и поныне уроки с Софьей Алексеевной не оставляешь, хотя я в них тебе и отказал.
— Как можно, великий государь. Разве что перевод какой передать приходится.
— А ты не утруждай себя, отче. Тут и сенную девку послать можно, да и верховая боярыня сходит — чести своей не уронит.
— Так и буду делать, великий государь. Еще царевна в истории многое познала, устройством государств иноземных всегда интересовалась. Как и Марфа Алексеевна. Только у Софьи Алексеевны великое дарование пиесы сочинять. Иной раз сама сочинит, сама на голоса прочтет, диву даешься. И на клавикортах играть мастерица. Доводилось мне слышать, как Семен Гутовский царевну обучал. Сам мне говорил.
— Софье Алексеевне пора учение свое кончать. Хватит с нее. В семнадцать лет девке какая наука. Катерина да Марья пусть еще годок-другой с тобой побудут, лишь бы твоим занятиям с Федором Алексеевичем не мешали. Многому ли его дьяк Беленинов обучил?
— Панфил Тимофеевич преотлично пишет. Что сам умел, то и царевичу передал.
— Да и спрос с него невелик. Я его дьяком-то не случайно назвал. За добрую царевичеву науку быть ему дьяком, да и годовое жалованье сверх своего пусть до конца дней своих получает. Оглянуться не успеешь, и Петруше учитель грамоты потребуется. Время-то как быстро бежит. Кажись, вчера Федора Михайловича Ртищева хоронили, ан уж полгода прошло. Редкой души человек был, а при дворе ни к месту оказался.
— Почему же, государь? Разве мало около тебя людей самых высоких понятий.
— Да ты жизнь его, отче, знал ли? Поди, нет. Батюшка его в год, что я на престол отеческий вступил, дела по Мастерской палате принял. Как есть своим человеком в царских теремах был. В постельничии я его пожаловал, потом в окольничьи. Меньшой его сын и чашником, и стольником был. А Федор Михайлович во всем иной — праведной жизни искал. Поселился в двух верстах от Москвы отшельником и начал раздавать свое имущество бедным. Когда молва о том до меня дошла, призвал я его к себе, сделал постельничим. Только от скита-то своего он и тут не отказался. У меня спросился и с благословения патриарха Иосифа на его месте устроил Спасопреображенский монастырь со школою.
— О школе сей, великий государь, я давно известен. Обучать-то в ней он киевских монахов позвал языкам славянскому, греческому, наукам словесным до риторики и философии.
— О школе ты, может, и известен, а о том, поди, не слыхал, что в тех же местах открыл Ртищев гостиницу для бедных. Во время голода, не имеючи денег, всю свою рухлядь и сосуды дорогие продал для помощи вологжанам, а жителям Арзамаса бесплатно лесные свои дачи отдал.
— Святой человек!
— Не спеши, не спеши, отче. Святой, говоришь, а какой порядок в государстве будет, когда все дворянство обеднеет да по миру пойдет? Нищих без ума и разума привечать, народ от работы отучать? Выпросить всегда легче, чем заработать. Каждый человек в государстве свое место да долг свой знать должен. Дворянин, боярин хозяйствовать, богатства приумножать, а не отцовское имение по ветру пускать. А что сердце доброе Федор Михайлович имел, чего ж сомневаться. С поляками, литовцами воевал. В бою лев, а после боя что о своих, что о вражеских раненых да пленных пекся. Все люди, говорил, всех Господь Бог создал, и не нам, грешным, различие между ними делать. Вот и с Никоном не поладил.
