— Полно, полно, Софьюшка, ровно бес в тебя вселился. Уймись, пока до беды не доболтаешься.
— А, сама сказала — до беды! Значит, неспроста толкуют! Так и знала — неспроста!
— Да что толкуют-то? Кто толкует? Неужто девок сенных слушать стали?
— Каких девок, сестрица. Княгиня Ульяна Ивановна, мамка покойного царевича братца Симеона, приходила. Сказала, готовьтесь, царевны, скоро с мачехой спознаетесь. Государь-батюшка смотрины царских невест назначать собрался.
— Смотрины невест? Не путаешь ли, Софьюшка?
— Чего ж тут путать? Проще простого: жениться государь-батюшка вдругорядь задумал.
— Кажись, траур по государыне-матушке только что отошел.
— Так отошел же? По уставу церковному чего же не жениться-то, коли желание есть. Вот и пришли мы с Катеринушкой тебя спросить, какая такая невеста в доме матвеевском прячется.
— Да, может, и не потому вовсе государь к Артамону заглядывает.
— Потому, потому, сестрица, не сомневайся. Про то уж все воробьи под застрехами московскими чирикают.
— Дочерей у Артамона Сергеевича вроде нету.
— Дочерей, Ульяна Ивановна сказывала, и впрямь нет, зато шпитонка
[73]
есть.
— Шпитонка? На хлебах, что ли, у них живет?
— Не могла Ульяна Ивановна ничего толком сказать. Своими глазами не видела — знакомства с барыней Матвеевой не водит — невместно ей с такой-то дело иметь.
— Известно, Голицыны Матвеевым не чета.
— Ульяна Ивановна так и сказала. А через знакомых каких-то прослышала. Шпитонка та из самых что ни на есть худородных дворян. В семействе детей много, а есть нечего, так Матвеевы одну из девок к себе и взяли. С хозяевами за столом редко сиживает. Иной раз чего подаст, больше при барыне находится. Лет-то ей столько, сколько тебе, сестрица-царевна.
— Побойся Бога, Софьюшка! Государю-батюшке без малого сорок. Вон, гляди, и прихварывать стал. На охоту уж столько, как бывало, не ездит. Иной раз и с лавки тяжело так встанет.
— Что ж, ему престарелых девок да вдов на смотрины собирать станут? Чай, и помоложе Наташки найдутся.
— Натальей, что ли, шпитонку-то зовут?
— Натальей. Из Нарышкиных она будет, Кирилы какого-то дочь.
[74]
— Слыхом о таком роде не слыхивала.
— Так вот, не хотим мы с Катеринушкой, царевна-сестрица, обок худородной царицы жить, чтоб она место государыни-матушки заняла! Не хотим, слышишь! С тобой государь-батюшка говорить изволит.
— Не часто, ой, не часто.
— А нас и вовсе не замечает. Который месяц сижу ковер государю вышиваю. Сказала государю-батюшке, угодить, мол, хочу, чтоб сидел делами занимался да и нет-нет дочку вспоминал. Не услышал. О своем думает, в сторону глядит.
— Дел у него государских множество. Про Стеньку Разина слыхала? Так разве о нем одном печалиться приходится! Может, и помнит всех нас государь-батюшка, а мысли в голову важнейшие, неотложные приходят. Как тут быть!
— Вечер один к Артамону Матвееву не ездить, вот и вся недолга. Приедет в матушкины палаты новая царица, тогда и вдосталь налюбуется. А ты сейчас ему, сестрица-царевна, скажи. Тетенькам-царевнам поклонись, пусть государю присоветуют не торопиться. Уж если деспину выбирать, так чтоб достойная царского роду была, не приблудная какая, слышь, Марфушка?
28 ноября (1670), на день памяти присномученика и исповедника Стефана Нового и святителя Феодора, архиепископа Ростовского, царь Алексей Михайлович начал смотрины невест в Теремном дворце Кремля.
4 декабря (1670), на день памяти великомученицы Варвары и преподобного Иоанна Дамаскина, воевода Юрий Долгорукий отбил у мятежников город Темников, где повесил попа и сжег в срубе ведьму с чародейственными бумагами и кореньями.
7 декабря (1670), на день памяти святителя Амвросия, епископа Медиоланского, и преподобного Нила Столбенского, воевода Юрий Долгорукий освободил от мятежников город Краснослободск и там повесил 65 участников мятежных действий.
Мечется царевна Софья по палате. Два стежка в пяльцах сделает — за книгу схватится, страницы не прочтет — за клавикорты сядет, а то к окну приникнет.
Год выдался какой — суровый. Мороз с сентября землю сковал. Звенит под сапогами да подковами, а снегу ни горстки. Что ни день крупой метет. По льду поземка легко летит, неведомо куда несется. Разве что где под заборами, да в углах дворов задержится. Ветер задует, снова позванивает. Солнца, поди, месяца три не видно. Небо серым волоком заволокло. По ночам звезда какая блеснет часом. Может, мерещится. Дым над трубами к крышам стелется, словно во все стороны мечется.
В храмах приходских попы что ни день с амвонов выкликать принялись о победах царской рати над бунтовщиками и супостатами. Благодарственные молебны служат. А слухи ползут страшные, нескончаемые. Идут воеводы — ничего не жалеют. Города да деревни дотла жгут, народ казнят. Кому голову с плеч сносят, кому пальцы рубят. С виселиц висельников снимать не разрешают — для острастки. Гонят Стеньку проклятого, а он, рассвирепевши, аки зверь лютый, людей вместо дров в печах жжет. Отец Симеон, о чем ни спроси, головой качает. Не поймешь, на чьей стороне, кого жалеет. Один раз только сказал: людей, мол, жалеть надо, людей. Перед Господом Богом все равны — что мытник, что праведник. Ему одному и решать, когда человека живота лишать. Великий, мол, грех на Русской земле совершается. Не отмолить, не искупить ни во веки веков. В Козьмодемьянске больше полусотни воевода казнил, сотню без рук и пальцев оставил. Четыре сотни кнутом иссек. Отец Симеон поведал, побледнел весь. Страшна она, власть-то, твердит. Господи, как страшна! Вам, царевны, у престола жить, вам и памятовать о том след.
В теремах попритихло. Царевны-тетушки у себя заперлись. Иную неделю только что в церкви и свидишься. Сестрица Евдокеюшка что ни день в Воскресенский монастырь отправляется. Все службы монастырские, длинные отстаивает. Не раз уж у государя-батюшки благословения просила в обитель уйти. И думать запретил. Осерчал. Мол, не перестарок еще, можешь и судьбы своей дождаться. Какой судьбы-то? Государь-батюшка и раньше о женихах для царевен не хлопотал. Недосужно ему было. Теперь-то и вовсе. Один кругом толк, что быть царицей Наталье Кирилловне Нарышкиной. Все к тому идет. Царевна тетушка Арина Михайловна ее видала. Сказывает, больно на первую невесту государя батюшки, Афимью Всеволожскую, похожа. И нравом такова — веселая, разбитная. Учиться-то ни той, ни другой не довелось, так для ученых разговоров государь батюшка завсегда собеседников сыщет. И спеть ему спеваки споют, и музыку какую хошь хоть на клавикортах, хоть на органах сыграют. Это у царских детей у каждого свой инструмент стоит да книг и кунштов градированных не счесть. Молодой жене они, может, и ни к чему. Читать, писать умеет царица молодая, и ладно.
