— Ничего, выдюжит молодая царица. Она у нас крепкая. К Троице и преосвященный приехать обещал.
— Кир-Иоаким? Да быть того не может! Не ошибся ли ты, Петрушенька? Чтоб сам патриарх и с нами?
— А он и так, маменька, к правительнице не больно склонен. Вот и тут сразу гонца прислал, что за мной поспешать будет.
— И ты веришь, Петр Алексеевич?
— Чего ж не верить. Какой ему расчет был гонца посылать да меня упреждать. Отошел бы от наших с Софьей Алексеевной дел в сторонку и отмолчался. Ан нет, не захотел. Иноземцы тоже вместе с генералом Гордоном
[132]
к Троице направляются.
— А этим-то что за корысть, Петруша, в чужую свару лезть? Им бы только деньги.
— Маменька, да ведь деньги они только от меня и получат. Софья своими людьми обойдется. Им ни в жисть не поверит. Вот они и рассуждают: жить на Москве привольно, уезжать домой охоты нет, значит, надобно царя Петра Алексеевича поддерживать.
— Тебя послушать, Петруша, таково-то все ладно устраивается, лучше и не нужно.
— Так и будет, матушка. Только не огорчайся, родимая, и сестрицу Наталью Алексеевну не расстраивай. Только вы две на всем белом свете у меня и есть.
— Не греши, не греши, Петруша. А жена? А царица наша молодая? Да еще с прибылью.
— Жена тоже. А вы мне дороже, маменька, куда дороже.
18 августа (1689), на день памяти мучеников Флора и Лавра, Ерма, Серапиона, Полиена и преподобного Иоанна Рыльского, государыня правительница Софья Алексеевна слушала литургию и всенощную в соборе Донского монастыря.
— Хорошо-то как всенощную служили в Донском! Как в раю побывала. А сад какой у иноков. Цветов море разливанное.
— Не о том говоришь, государыня-правительница, не о том, Софья Алексеевна. Что с Петром Алексеевичем делать-то думаешь? Вернуть его в Москву надо, всенепременно вернуть.
— Сама знаю, да не откликается он, проклятый. Скольких гонцов, сама знаешь, к Троице посылала. Одни с отказом ворочались, святейший патриарх и вовсе остаться у смутьяна пожелал. Сослался, будто стрельцы здесь заговор устраивали.
— Перестарался Федька Шакловитый.
— Перестарался, да теперь-то нечего делать. Снявши голову, по волосам не плачут.
— Ни к чему ты, сестрица, пословицу эту привела.
— А все едино: чему быть, того не миновать. Князь Василий Васильевич сам вызывался к Троице ехать, с Петром Алексеевичем толковать.
— Только там его и не хватало. Петр Алексеевич бы с ним враз расправился. Сказывали, больно молодой государь распалился, что ты Голицыну Медведково отписала. За крымские победы.
— Ему-то что за печаль?
— А то, что родовое это гнездо князей Пожарских.
— Потому и отписала.
— Да разница в том, что князь Дмитрий Михайлович ляхов, шведов да наших бояр-предателей победил, Москву ослобонил, а князь, акромя позору, ничего в первопрестольную не принес. Разве потянулся бы народ к Троице, кабы Голицын в Крыму мир подписал да со славой вернулся?
— Вот ты потом народу все и растолкуешь, Марфа Алексеевна. Я так попроще рассуждаю: от одного полководца к другому вотчина перешла, и все тут. Забыла, что ли, как Пожарский по первоначалу Москву от поджигателей не отстоял, только что смерти не принял. Замертво его в Медведково вывезли, а там и дальше, к родному Суздалю — от ран оправляться. И ничего — и от ран оправился, и победу окончательную одержал. Как есть одолела ты меня с князем: все вины на него одного повесить хочешь.
— Да Бог с ним, с хранителем печати. Что думаешь дальше делать? Не здесь ли поднимать стрельцов надо?
— Надо бы, да ничего у Федьки Шакловитого не вышло. Далеко ему до Хованского князя — у того все стрельцы в кулаке были. Любили они его, любили и почитали, а Федьку…
29 августа (1689), на день памяти Усекновения главы пророка Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, царевна правительница Софья Алексеевна поехала к Троице для встречи с государем Петром Алексеевичем.
Господи! Господи! Неужто конец? Неужто ничего уже сделать нельзя? Кабы Софьюшка откровеннее была. А то всю жизнь — половину для других, половину для себя, да так глубоко запрячет, что никогда и не догадаешься.
К Троице собралась. Сама уговорить Петра Алексеевича понадеялась. Да что у них общего, чтобы язык общий найти. Отцовская кровь? Так она их и развела. Царевна на одном языке говорит — ученом, государь с Преображенского — на простом. Ему ученость никогда не была нужна, разве что над арифметикой сиживал. Ею и впрямь интересовался. Сказывали, тетрадки целые исписывал в те годы, что потешных своих школил. У Франца Тиммермана учился. У корабельного мастера! Да нешто государю ремеслу обучаться надо?
Да что это я о глупостях все. Софья Алексеевна до Троицы не доехала. Петр Алексеевич, вишь, боярина навстречу послал: чтоб немедленно в Москву ворочалась да его распоряжений ждала. Тут бы именем Иоанна Алексеевича выступить. Его бы к стрельцам московским вывести. А как положиться-то на государя-братца? Сам не сообразит, царица ловкая под локоток вовремя подтолкнет. На нее Нарышкины, как на самих себя, полагаться могут. Хотела с братцем государем потолковать — не вышло. Строгость такую на себя напустил. Мол, все дело в князе Голицыне. Его убрать из дел государственных надо. Мало бед наделал, еще ждать собираетесь. С голоса Прасковьи Федоровны запел. Бог с ним.
1 сентября (1689), на Новогодье, государь Иоанн Алексеевич угощал из своих рук приближенных царевны правительницы Софьи Алексеевны в Столовой палате в Кремле и одаривал их деньгами.
Вот и у праздника! Вот и дождались! Царевен сестер как ветром разметало. Марья Алексеевна в Новодевичьем монастыре укрылася. Екатерина Алексеевна — в Донском днюет и ночует, на работы строительные чуть что ссылается. Евдокия Алексеевна из Вознесенской обители глаз не кажет. Одна Федосьюшка все время рядом. Глаза испуганные. Губы вздрагивают. Видно, хочет спросить — не решается. А чего спрашивать? Предали Софью Алексеевну. Все, кто мог, предали, что родные, что чужие. Государб-братцу Иоанну Алексеевичу дядька его Прозоровский в уши надул с сестрой дела не иметь, лишь бы самому престол сохранить. Плохо ли, ничего не делать да в почете и роскоши жить! Не будешь, мол, братцу Петру Алексеевичу сопротивляться, в покое тебя оставит. Вдвоем с царицей Прасковьей совсем государя-братца ума и воли лишили. Господи! Господи! На кого надеяться! Кому молиться, грозу от Софьюшки отвести?
7 сентября (1689), на предпразднество Рождества Пресвятой Богородицы, память мученика Созонта и святителя Иоанна, архиепископа Новгородского, решением совета из семи дьяков правительница царевна Софья Алексеевна была отрешена от власти.
