— Значит, для начала ты к ним и поезжай.
— Я, государыня? Может, с князем Василием Васильевичем они лучше сговорятся, почтение к нему большее имеют?
— Большее! Ты песню-то слышал, что в Москве распевать стали? О князе Голицыне?
— Годы не те, государыня, чтобы песни играть.
— Да ты не увиливай, Федор Леонтьевич. Наверняка ведь донесли тебе. Ты мне не скажешь, за то и бранить тебя не буду, а для дела послушай. Мне ее царевна Марфа Алексеевна списала.
Не кулик по болотам куликает,
Молодой князь Голицын по лугам гуляет;
Не один князь гуляет — со разными полками,
Со донскими казаками, да еще с егерями.
И он думает-гадает:
«Где пройтить — проехать?
Ему лесом ехать, — очень темно;
Мне лугами, князю, ехать, — очень было мокро;
Чистым полем князю ехать, — мужикам обидно,
А Москвой князю ехать, — было стыдно».
Уж поехал князь Голицын улицей Тверскою,
Тверскою-Ямскою, Новой Слободою,
Новой Слободою, глухим переулком…
— Не принимай ты, государыня, к сердцу мужичью дурость. Мало ли что на улице сболтнуть могут. Не каждое лыко в строку ставить нужно.
— Сама знаю, глупость. А ехать тебе к казакам нужно.
— Велишь, поеду.
— Вот и ладно. Ты мне союз с ними крепкий привези, слышь, Федор Леонтьевич. На тебя сейчас вся надежда.
— А ты мне, государыня, персоны свои дай, что Яков Долгоруков потщился в Париже отпечатать. Коли можно, на атласе. Чтобы знали, с кем дело имеют.
— Не в Париже — в Голландской земле. Виниус Андрей образцовый лист в Амстердам, бургомистру Витсену отправил, тот более сотни их отпечатал.
— Больно образцовый лист хорош.
Потому и поощрила я Тарасевича. Ему с товарищами да учителю Богдановскому, что тексты сочинял, выдать велела по сто рублев денег, да объярь, да атлас, да по две пары штук сукна, да по две пары собольих шкур.
— Царский подарок, государыня. Все знают, широкая у тебя рука, щедрая.
— Для друзей, Шакловитый, только для друзей.
11 февраля (1688), на день памяти священномученика Власия, епископа Севастийского, благоверного князя Всеволода, во святом крещении Гавриила, Псковского, и преподобного Дмитрия Прилуцкого, Вологодского, приходил к патриарху в Крестовую палату ко благословению Гетмана И. С. Мазепы племянник его Степан Трощинский.
12 февраля (1688), в день празднования Иверской иконы Божьей Матери и памяти святителя Алексия, Московского и всея России чудотворца, приходил к патриарху в Крестовую палату ко благословению гадячской полковник Михайла Васильев и благословлялся переходить в новый свой двор, который ему дан после дьяка Семена Румянцева.
— Вот ты меня все за руки держала, Марфа Алексеевна, все бранила, сестрица, что сурова больно. А что делать прикажешь? Как с ворами да мздоимцами обходиться? Мужик он и есть мужик. Скудно живет — мало крадет. Когда же дьяки и бояре во все тяжкие пускаются, тогда что государыне душеспасительные беседы с ними вести аль силу применять?
— Случилось что, Софьюшка?
— Еще как случилося. В Кирилловом монастыре, в подклете Афанасьевской церкви у стольника Андрея Квашнина-Самарина сундук разграбили.
— Господи! Как же туда грабители-то попали?
— То-то и оно, что никакому грабителю туда не попасть. А кабы такое несчастье и приключилося, поди, все подряд сундуки и укладки ломать бы стали. Почем постороннему человеку знать, что у кого хранится. Так нет, дальше всех сундук стоял и из него одного и уворовали.
— Было что брать?
— Денег полторы тысячи, ожерелье жемчужное за триста рублей, шапку соболью за полтораста. Всего уж не помню.
— А настоятель, келарь что говорят? Ведь кто только им на сохранение богатств своих не оставляет! Тем и живут ведь.
— Божатся и клянутся, никого, кроме хозяев кладеного, в подклете не бывало.
— Стыд какой!
— Что ж, так им с рук и спускать? Вот и перед Поместным приказом велела Дмитрию Камынину наказанье чинить — бить кнутом. Почему не на Красной площади, скажешь? А потому пора приказным своими глазами поглядеть, что за воровство их полагается. Ишь, треклятый чего удумал: выскреб в грамоте в тяжбе с самим патриархом, Бога не побоялся. О межах у них там шло. Вот и суди, как тут бесчинства приказные пресекать. А не пресечь, державу всю в клочья разнесут, ироды.
— Что ж, государю и по Священному Писанию справедливым быть надлежит. Ко всем справедливым.
— А это тебе не справедливость? Сына Ивана Максимовича Языкова я и в поход Крымский взять разрешила, и наградила за понесенные труды достойно. Мало ли, что отец в ссылке за прежнее свое воровство при братце Федоре Алексеевиче сидит.
— Хорошо бы со всеми так было.
— Да ты что, Марфа, в мыслях-то держишь?
— Ничего, государыня-сестица. Я так — к слову сказалося.
— А если опять про князя Василия Васильевича толковать собираешься, прямо скажу, я без него как без рук. Все заботы государственные на нем одном. Ему только доверять могу. В его преданности сомневаться никому не позволю. А за верную службу и награда щедрая. Как положено. Я и Нарышкиным кое-где милость окажу. Почему бы и нет, лишь бы как собаки не лаяли на всех перекрестках.
— Их не умаслить. Глядеть за ними в оба надо.
— И глядеть тоже, твоя правда.
8 апреля (1688), на день памяти апостолов Иродиона, Агава, Асинкрита, Руфа, Флегонта, Ерма и иже с ними, святейший патриарх изволил отослать образ Преображения во благословение к боярину ко Льву Кирилловичу Нарышкину, что ему оказана честь — боярство.
— Ой, царевна-сестрица, как ни придешь, все-то ты за писанием да за книжками сидишь. Не скушно ли, голубушка? Я так тебя позвать пришла — в обитель Донскую съездить. Красота там такая. Весна уж на дворе, Марфушка.
— За приглашение спасибо, Катеринушка. Можно и съездить в твою обитель. Давненько там не бывала.
— Знаю, знаю, царевна-сестрица, потому и похвастать хочу. Не знаю, как тебе взглянется, а по мне так и Новодевичьего монастыря не хуже. Поменьше разве да реки нет — одна беда.
— Ничего не поделаешь, Катеринушка, речки к своей обители не передвинешь. Зато лес-то у тебя кругом какой. Дерева в два обхвата. Птиц великое множество. Благодать!
— Я и с палатами своими управилась в Новодевичьем. Можно вскоре новоселье справлять.
— Да неужто и там поспела?
— Поспела, поспела, сестрица. Оно больно радостно строить-то. Будто цветы каменные на земле расцветают. Братец Федор Алексеевич всегда так говорил.
