Шум и гам заполнили гостиницу. Слуги не являлись на зов. Ужин принесли поздно, и никто не пришел убрать подносы. Гостиница ходила ходуном от топота ног. Дайдзо был вне себя от возмущения, но сдерживался, чтобы не навлечь неприятности на гостиничных слуг. Отодвинув в сторону подносы, он улегся на циновке, подложив под голову руку вместо подушки. Через несколько минут он позвал Скэити. Тот не явился.
— Дзётаро! Поди сюда! — крикнул Дайдзо, сев на циновке.
Дзётаро тоже пропал. Дайдзо вышел на веранду. Там теснились постояльцы, с любопытством взиравшие на проституток, резвившихся на первом этаже. Найдя Дзётаро, Дайдзо подозвал его к себе.
— На что глазел? — с осуждением спросил Дайдзо.
— Там внизу много женщин.
— Только и всего?
— Да.
— И что в этом интересного?
Женщины из веселого квартала волновали Дайдзо, но его почему-то раздражал неуемный интерес к ним со стороны постояльцев-мужчин.
— А я не знаю, — честно признался Дзётаро.
— Я немного пройдусь по городу, — сказал Дайдзо. — Оставайся здесь, никуда не отлучайся.
— Можно я с вами пойду?
— Нет, уже поздно.
— Ну и что?
— Я тебе объяснял, что гуляю не для развлечений.
— А зачем же?
— Прогулки связаны с моей верой.
— Вам мало храмов и монастырей в дневное время! Монахи и те спят по ночам.
— Вера — нечто большее, чем храмы и монастыри, молодой человек. А теперь отыщи Скэити. У него ключи от сундука.
— Я только что видел, как он спустился вниз. Он заглядывал в комнаты, в которых остановились женщины.
— Как, и он? — воскликнул Дайдзо, щелкнув языком. — Немедленно позови его!
Дзётаро ушел, и Дайдзо начал перевязывать пояс на кимоно.
Мужчины, слышавшие про красоту и изысканность женщин из веселых кварталов Киото, застыли на месте, наслаждаясь даровым зрелищем. Скэити глазел, раскрыв рот.
— Пошли, хватит! — приказал Дзётаро, крепко схватив слугу за ухо.
— Ох! — пискнул Скэити.
— Хозяин зовет!
— Врешь!
— Правда. Он собирался на прогулку. Он ведь всегда прогуливается по вечерам.
— Да-да! Иду! — забормотал Скэити, неохотно отрываясь от увлекательного представления.
Дзётаро шел следом, когда услышал, что его зовут.
— Дзётаро! Подожди!
Окликала его женщина. Дзётаро огляделся по сторонам. Он ни на минуту не забывал Оцу и своего учителя. Вдруг Оцу здесь? Мальчик пристально вглядывался в густые вечнозеленые кусты, из-за которых доносился голос.
— Кто там?
— Я.
Дзётаро узнал показавшуюся из-за кустов девушку.
— А, ты! — протянул он.
Акэми наградила его дружеским шлепком по спине.
— Ах ты, маленькое пугало! Целую вечность не видела тебя. Ты что здесь делаешь?
— О том же хочу спросить и тебя.
— Я… Ну, какое тебе дело до меня?
— Ты с этой веселой компанией?
— Да, но пока окончательно не решила.
— Что не решила?
— Оставаться ли с ними, — вздохнула Акэми. Затем, помедлив, спросила: — Как поживает Мусаси?
Дзётаро понял, что из-за этого Акэми и окликнула его.
— Оцу, Мусаси и я… Мы потеряли друг друга.
— Оцу? Кто это? — Акэми вспомнила девушку, едва закончив вопрос. — А, знаю. Она по-прежнему бегает за Мусаси?
Акэми по привычке видела в Мусаси отчаянного, странствующего фехтовальщика, ночующего в лесу или на голых скалах. Сумей она заполучить его, он бы мгновенно угадал в ней беспутство и отверг бы ее. Акэми смирилась с мыслью, что ее любовь к Мусаси останется безответной. Упоминание Дзётаро о другой женщине пробудило в ней ревность. Огонь любви вспыхнул с новой силой.
— Дзётаро, здесь на нас глазеют со всех сторон. Пойдем в другое место.
Они вышли через садовую калитку на улицу. Два десятка гостиниц Хатиодзи светились огнями. Это был самый оживленный и большой город на пути из Киото в Эдо. На северо-западе темнела горная гряда Титибу, по которой проходила граница с провинцией Каи. У подножия безмолвных и мрачных гор кипела жизнь, рекой лилось сакэ, щелкали челноки ткацких станков, слышались окрики чиновников, надзирающих за базаром, споры игроков, заунывные голоса уличных певцов.
— Я часто слышала имя Оцу от Матахати, — солгала Акэми. — Расскажи про нее!
— Она очень хороший человек! — горячо воскликнул Дзётаро. — Очень добрая и красивая. Я люблю ее.
Акэми почувствовала опасность, которую несла соперница, но скрыла тревогу.
— Она и правда так хороша? — улыбнулась Акэми.
— Да-да. И все умеет. Хорошо поет и пишет, играет на флейте.
— Чего хорошего в том, что женщина играет на флейте? — раздраженно произнесла Акэми.
— Ты не понимаешь, зато все остальные, даже князь Ягю Сэкисюсай, хвалят Оцу. Одно мне в ней не нравится.
— У всех женщин есть недостатки. Только одни честно признаются в них, как я, другие же прячут их под благопристойным обличьем.
— Оцу ничего не скрывает, в этом ее слабость.
— Что ты хочешь сказать?
— Она готова рыдать из-за любого пустяка. Она — плакса.
— Почему же?
— Всегда льет слезы, когда думает о Мусаси. Рядом с ней тоскливо, вот это мне не по душе. — Дзётаро с детской непосредственностью выложил все начистоту, не беспокоясь о последствиях сказанного.
Огонь ревности жег Акэми. Она даже изменилась в лице. Едва сдерживаясь, она продолжала беседу.
— Сколько ей лет?
— Как и тебе.
— Моя ровесница?
— Угу. Но выглядит моложе и красивее.
Акэми бросилась в наступление, чтобы склонить Дзётаро на свою сторону.
— Мусаси куда мужественнее остальных мужчин. Вряд ли он полюбит хнычущую женщину. Оцу думает, что завоюет сердце мужчины слезами. Она рассуждает, как барышни из заведения «Сумия».
— Неправда. Начнем с того, что Мусаси любит Оцу. Он не выказывает чувств, но по-настоящему ее любит! — ответил Дзётаро, задетый за живое.
Акэми залилась краской. Она бросилась бы в реку, чтобы погасить охвативший ее огонь.
— Дзётаро, зайдем сюда, — сказала Акэми, потянув его за руку в сторону дома с красивым фонарем в переулке.
— Это же винная лавка!
— Ну и что?
— Женщинам там делать нечего. Тебе туда нельзя.
