— Не помню… — Охранник будто прятал взгляд. — Я слышал только голос этой твари.
— Голос?..
— Да.
— Вы и сейчас слышите этот голос?
— Нет. Он умолк. Не знаю, почему и каким образом, но умолк. Может быть навсегда, а может, и нет. Не знаю. Мне страшно…
— Вы помните свое имя? Как долго вы здесь находились?
Солдат затравленно посмотрел на Майера, попытался что-то вспомнить, словно искал в глазах профессора подсказку.
— Я… не помню, — обреченно выдавил он и совсем сник, снова опустив голову.
Профессор поднялся и подошел к коменданту.
— Думаю, здесь все ясно, господин комендант. У вашего солдата явное психосоматическое расстройство.
— Что? — не понял Штольц.
— Самовнушение, — деловым тоном сказал Майер и, вспомнив учебник по психиатрии, добавил: — Плюс аменция.
Штольц нахмурился. Мудреное слово профессора было ему незнакомо и потому вызвало раздражение. Посчитай штандартенфюрера кто-либо неучем, могла пострадать его репутация всезнающего человека. А она была особым даром людей его должности, престиж которой следовало поддерживать. Но в бункере кроме него, ученых и проштрафившегося охранника никого не было.
— Выражайтесь яснее, профессор, — недовольно буркнул Штольц.
— Расстройство сознания, — пояснил Майер, — характеризующееся бессвязностью мышления, растерянностью и нарушением ориентации в окружающем пространстве. Он перевозбужден, даже имени своего не помнит. И это не удивительно. Такое часто происходит с людьми, которые долго находятся в таком замкнутом пространстве, как эта база.
Профессор развел руки и сделал движение, будто хотел охватить весь мир.
— Он окончательно потерял рассудок? — поинтересовался комендант, не выказав при этом никакого сочувствия в тоне.
— Нет, что вы! Его нужно поместить в лазарет, сделать несколько инъекций успокоительного и позволить хорошенько выспаться. Через недельку-другую все как рукой снимет. С контузией, вероятно, дела обстоят иначе — я не врач, в конце концов. Да, и еще: предоставить побольше общения — это ему не навредит.
— Столько времени у него не будет, — строгим тоном сказал комендант. — У нас не санаторий.
Доктор Фогель в это время думал о другом факте: «На массовый психоз не похоже. Почему Штольц умалчивает о том, что произошло с теми двумя охранниками у входа? Ведь они убиты явно не в бункере — на решетке я видел кровь и возле нее тоже. Много крови. Такие вопросы ему задавать, конечно, бесполезно, он не ответит, но прояснить не мешало бы. Это должно быть как-то связано».
— Это существо может ожить в замороженном состоянии? — осторожно, словно не желая сболтнуть лишнего, спросил комендант, указав рукой на саркофаг.
«То, что надо! Значит, это все-таки связано с существом! По-видимому, солдат не лгал». — Уголок губ Эриха едва заметно приподнялся в усмешке.
— Теоретически, да, — ответил профессор. — Но это пока лишь домыслы. Я регулярно брал пробы клеток и, не помещая их в питательную среду, фиксировал при помощи химреагентов в стадии клеточного роста. Однако в микроскоп деления клеток не наблюдал. Опять же, они были заморожены… А существо, если его полностью разморозить, кто знает… У некоторых видов земноводных на Аляске и в Исландии есть такая способность — гены резистентности к замерзанию. Это своеобразная форма защиты от холода. При глубоком замораживании в их клетки из печени выделяется большое количество глюкозы и глицерина, что не дает им при размораживании лопаться и организм постепенно оживает после спячки во льду. Но к нашему случаю, я уверен, это не относится.
— Мне нужно, чтобы проект «Сфинкс» как можно скорее дал положительные результаты. Лягушки рейху не нужны, пусть их французы дегустируют, пока они у них из ушей не полезут. Нужны — солдаты! Понимаете? Бесстрашные, неуязвимые, бессмертные! Ясно? Из ваших отчетов, профессор, следует, что и клетки этого существа оживают после разморозки. Как вы это объясните? С какой целью вы затягиваете исследования? Решили устроить саботаж?
— У нас одна цель, господин комендант, — стал оправдываться Майер, — но мы не хотим наделать беды из-за чрезмерной спешки. Видите ли, у этого существа в отличие от нас не двадцать три пары хромосом в ядре клетки, а двадцать пять. Его клетки должны делиться во много раз быстрее, чем у нас. А значит, и раны заживали бы почти мгновенно, а этого не происходит… Конечно, если его не… Скажите, а что произошло с системой охлаждения? Ее что — взорвали?
Штольц слегка скрипнул зубами. Его желваки зашевелились.
«Молодец профессор! Попал в самую точку». — Фогель опять незаметно улыбнулся. Он наблюдал за лицом коменданта, пытаясь увидеть то, что говорили его глаза, а не то, что говорил язык. Но глаза Штольца «молчали».
— Этим уже занимаются, — Штольц спокойно отреагировал на провокационный вопрос. Невозмутимое выражение лица. Держался, как скала. — Следуйте за мной.
Комендант неторопливо направился к выходу.
— Ну, так что, господин профессор, вы все еще желаете рассказать коменданту о сыворотке? — почти не размыкая губ, проговорил Фогель — грузная фигура штандартенфюрера успела отдалиться на достаточное для безопасного разговора расстояние.
— Рановато, Эрих, — почти шепотом ответил Майер и печально улыбнулся. — Вы были правы.
— Зато Штольц уже вместо спичек выдает своим деткам гранаты, — добавил доктор, бросив напоследок взгляд на солдата и уничтоженный им холодильный агрегат. — А потом запирает в железные клетки вместо того, чтобы поставить в угол.
— Грустная аллегория, коллега, — констатировал Майер.
2. Воронов
Сентябрь 2010 года. Россия. Москва.
Кафе «Меридиан» располагалось на первом этаже одного из типовых девятиэтажных домов, во множестве построенных в девяностые годы.
Николай Воронов сидел на высоком стуле у стойки бара и неспешно пил коньяк, разбавленный прохладой пузырящегося «пепси».
Ему нравилось это уютное заведение с тихой ненавязчивой музыкой. Динамики стереосистемы, как всегда, мурлыкали очередной попсовый хит, делая короткие паузы для рекламы.
По вечерам здесь жизнь бурлила, но сейчас, в полдень, посетителей собиралось мало.
Николай знал, что первые клиенты появлялись сразу, как только кафе открывалось — в восемь утра. Одни шли с какой-нибудь ночной работы, прямо у стойки бара перехватывали глоток спиртного и тут же уходили домой отсыпаться. Другие останавливались выпить разливного пива и просто посидеть, уставившись в широкий экран телевизора.
Воронов заходил в «Меридиан» довольно часто: заведение располагалось поблизости от его жилья, а приемлемые цены и сносная кухня не допускали лишних трат и расстройства желудка. Место у стойки бара считал наилучшим: отсюда можно без помех изучать посетителей — это всегда занимало Николая. Он любил понаблюдать за людьми, оценивая по каким-либо признакам их статус в обществе и делая выводы о них.
