Тем не менее я уже без спешки заправил машину up to the ring, до предела, — благо, индусы, которым теперь принадлежат все американские бензозаправки, испугавшись полного отсутствия машин на дороге, еще не взвинтили цены на бензин. Я бы купил и еще сотню галлонов про запас, но у этих лентяев не было ни пустых канистр, ни баков на продажу. Я отдал сто десять баксов за бензин (7.99 за галлон, вот сколько он стоит теперь, в 2015-м!) и еще пять долларов за бумажный стакан дрянного кофе, сел в машину и уже не со скоростью ста тридцати миль в час, а всего сто десять покатил по 64-му хайвэю. Было четыре после полудня, солнце раскаленным шаром висело над дорогой прямо перед моим капотом и слепило глаза даже через темные очки. Но с этим я ничего не мог поделать, впереди было две тысячи миль дороги прямо на запад.
Я ехал и думал о своей дочке. Двенадцать лет назад в военном госпитале Сан-Франциско два черных санитара пулей выскочили из операционной и бегом, буквально бегом помчались по коридору, толкая перед собой кофр на колесах, похожий на авиабомбу с герметически притертой крышкой.
— Это твоя дочка! — на ходу крикнули они мне.
Я побежал за ними:
— Куда вы?
— В отделение для недоношенных. Тебя туда не пустят. Расслабься, она жива! — и с этими словами они скрылись за дверью с надписью: «НЕ ВХОДИТЬ!»
Конечно, я вошел. Пятнадцать минут ушло на объяснения с дежурной медсестрой, еще десять на разговор с врачом. Совершенно не помню, что я им говорил, но, наверное, обещал ударить по Сан-Франциско изо всех ракетных стволов «Джона Кеннеди», если мне не дадут увидеть дочку. Поскольку я в то время служил на авианосце и был в парадной форме морского офицера, они капитулировали. Мне выдали стерильные зеленые бахилы с голенищами до паха, стерильный зеленый халат, стерильную зеленую шапочку и стерильные перчатки. Под строгим надзором медсестры я надел весь этот камуфляж и завязал на все тесемки. Потом по какому-то стерильному коридору мы пошли вглубь госпиталя. При этом медсестра строго предупредила, чтобы я ни к чему не прикасался и даже не думал не только брать дочку на руки, но и дышать на нее! После этого меня «так и быть, на одну минуту» завели в зал, похожий на космическую лабораторию XXIII века. Три десятка каких-то блестящих аппаратов, похожих на ванночки с прозрачными крышками и на высоких ножках, располагались в этом зале шестилепестковыми ромашками. В центре каждой ромашки была высокая тумба с мониторами, соединенными проводами и кабелями с каждой ванночкой-кювезом. Стараясь не дышать и осторожно ступая в бахилах по ламинатному полу, я шел следом за медсестрой мимо этих «ромашек» и поражался тому, что видел. В каждом кювезе лежал крошечный голый человеческий сморчок с подключенными к его (или ее) тельцу двумя, тремя или даже четырьмя тонкими трубочками и проводами. Медсестра на ходу объясняла мне, что в этих кювезах постоянно поддерживается теплый микроклимат, соответствующий температуре материнской утробы, и подается стерильно чистый воздух, смешанный с кислородом. И на каждые шесть кювезов приходится по дежурной медсестре, которая сидит над ними, как курица на яйцах, и видит на мониторах частоту пульса и другие параметры жизнедеятельности каждого ребенка.
После этого меня подвели к кювезу моей дочки. Под его прозрачной крышкой, на дне плоского корытца-ванночки, покрытого зеленой простынкой, лежал голый и крошечный, величиной с бутылку, розовый комочек с коротенькими черными волосиками на голове. Поджав крохотные ножки, она спала на правом боку, к ее носу тянулся тонкий шланг с кислородом, к виску был приклеен провод от монитора, а к ее маленькой, величиной с квотер
[1]
, ступне была тесемкой привязана табличка с надписью «Mother — Kathy Windsor. 2,7 pounds»
[2]
.
— Вот ваша принцесса! — сказала медсестра. — Поздравляю! Красавица!
Конечно, она могла и не говорить этого. Я и сам это видел. Моя дочь весом 2,7 фунта была самой красивой принцессой не только в этом отделении для недоношенных младенцев, но и во всем мире!..
Удар по тормозу!
Черт побери!
Я с такой силой вжал педаль тормоза, что машина юзом пошла по асфальту, в кузове загрохотали канистры, а в бардачке гулко клацнули несколько DVD и «Беретта». Но иначе я бы на полном ходу врезался в семейство из шести оленей, которые стояли прямо на шоссе в десяти метрах от машины и, повернув ко мне головы, смотрели на меня без всякого страха, а, я бы сказал, в изумлении. Словно это не они преградили мне дорогу, а я невесть откуда вторгся в их владения. Пришлось нажать на сигнал. И держать его до тех пор, пока они нехотя и как бы даже с презрительной ленцой спустились с шоссе на обочину и направились к лесу.
Я проехал, изумляясь своему открытию. Всего три часа, как обезлюдело это шоссе, а природа уже решила, что мы вообще исчезли, и эти аборигены леса вернули себе всю свою территорию. Иными словами, если завтра космические пришельцы аннигилируют человечество, природа за каких-нибудь пять десятков лет прорастет лесами через наши дома, дороги, аэродромы и даже небоскребы, и от всей нашей цивилизации не останется ничего, кроме статуи Свободы на дне Атлантического океана. А мы в своих радиообсерваториях и телескопах рыскали по Вселенной и даже по умершим галактикам в поисках себе подобных homo sapiens. Да, теоретически не исключено, что среди миллиардов планет, возникших в результате Большого взрыва, наша Земля не единственная, на которой зародилась жизнь. Дункан Форган из университета Эдинбурга создал комьютерную модель нашей Галактики и проиграл на этой модели несколько вариантов зарождения и развития жизни. По его подсчетам, при переносе жизни с одной планеты на другую в Галактике могло развиться 37 965±20 цивилизаций. Еще 361 цивилизация могла возникнуть и развиться обособленно, подобно земной. И 31 574 цивилизации могли возникнуть и самоуничтожиться (к чему, собственно, и мы стремительно шли, создав ядерное оружие). Таким образом, хотя многие говорили, что, шаря по Вселенной своими радиотелескопами, мы ищем иголку в космическом стогу, шанс кого-то найти все-таки был…
Но зачем мы их искали? Для чего?
Впрочем, теперь эти поиски прекратились. Пришельцы отключили наши телескопы не только на Земле, но и на русской космической обсерватории «Астрон» и космической станции «Мир». Ужас! Как же без радиосвязи космонавты вернутся на землю? И вернутся ли?
А может, им и не нужно возвращаться, вдруг подумал я и вспомнил, что первое слово, которое произнесла наша Энни, было «Нельзя!». Да, как-то летом, когда ей еще и года не было, она, сидя в манеже с игрушками, вдруг громко и внятно сказала: «Don’t-do-it!» Мы с Кэтти изумленно замерли, распахнув рты. Потом посмотрели друг на друга, и я увидел, как Кэт покраснела от стыда до корней своих прекрасных каштановых волос. А она увидела, как покраснел я. С тех пор и по сей день в нашем доме запрещено произносить эту фразу. Но если бы сейчас мне позвонили космонавты и сообщили, что планируют вручную осуществить спуск на мыс Канаверал, на Байконур или еще куда-то, я бы наверняка им сказал: «Don’t do it! Не делайте этого! Обождите хотя бы неделю!»
