— Если мы их спасем, то сюда уже никогда не вернемся, — сообщила ей «Йовович» и показала на меня и Радия. — Этих не будет, они даже не родятся.
— Н-да… Жалко… — огорченно произнесла «Портман» и повернулась к Радию: — Ты не мог прочесть что-нибудь не такое грустное?
4
………………………………………………
………………………………………………
………………………………………………
……………. ……………………
И когда, совершенно расслабленные, мы уже снова уплывали в какой-то медово-сладостный сон, я спросил:
— А почему она назвала тебя Касси?
— Потому что я старшая, я Кассиопея… — почти неслышно и уже, наверное, во сне сказала FHS-77427.
5
Наконец-то и я получил ту свободу, которую «Натали Портман» предоставила в Москве Радию Хубову! И даже больше — я мог не только выходить в город, но и свободно разгуливать по «Н-1»! Вот, оказывается, какими заслугами добываются привилегии у властных женщин! Пламенный привет египетской Клеопатре, шотландской королеве Марии Стюарт и русской царице Екатерине Второй!
Конечно, и мне был вживлен в плечо электронный чип-оберег с запретом удаляться от «Н-1» больше чем на десять миль.
И, тем не менее, это была свобода — впервые за два месяца!
Я отправился в Л-А. Да, я знал, что ни Беверли-Хиллз, ни Голливудский бульвар и Вайн-стрит, в тротуары которых вложено 2600 звезд с именами знаменитостей, ни Вестсайд и Глендейл уже не существуют. Но то, что я увидел дальше, в деловой части города, можно сравнить разве что с декорациями в фильмах «Пианист» и «Сталинград». Просто поразительно, как быстро превращаются в трущобы и руины даже самые современные стоэтажные здания, когда их бросают обитатели!
Солнце, уже не такое жаркое, как летом, а по-утреннему свежее и яркое, поднималось на горизонте. Под ним на высоте ста метров лениво и еще полусонно парили пришельцы-нелюди в своих рогатых зеленых скафандрах.
А я шел по Л-А, превращенному в Хиросиму без всякой атомной бомбы, и брезгливо обходил кучи вонючего мусора, разбитые машины и разлагающиеся трупы со вспоротыми грудными клетками. Да, наверное, это лучше, чем превращение всей планеты в настоящую Хиросиму в результате арабо-израильской ядерной войны. Но все-таки…
Кое-где бригады пожилых женщин в серых халатах под присмотром летающих над ними рогатых монстров собирали этот мусор и трупы в тачки и свозили к подводам, а лощади, увозившие эти подводы, энергично отмахивались хвостами от назойливых мух и по ходу своего движения роняли на мостовую огромные бурые плюхи. Но даже при виде всего этого в моей голове занозой сидела русская песня Радия про молдаванку, с которой ему хотелось встречать утренние зори. Почему вместо «смуглянка-молдаванка» он пел «морзянка-молдаванка»? Он же не мог ошибиться в словах, которые напевал, по-моему, даже во сне. Значит, он хотел этим мне что-то сказать. Но что? Что такое «морзянка»? Уменьшительно от «мороз»? Как говорил на «Кеннеди» наш учитель русского, русские любят уменьшать существительные, они даже придумали для этого специальные суффиксы и вместо, например, «маленькая поляна» говорят «полянка». А вместо «маленькая дубина» — «дубинка». В таком случае «морзянка» — это от «морзяна», большого мороза? Но зачем Радию так шифровать информацию о морозах, если его «Натали Портман» открыто сказала, что при морозах их твари не могут летать?
Не знаю, каким образом я оказался на Fairfax-avenue и вспомнил, что где-то здесь был русский ресторан «Черное море». После развала СССР к нам хлынула огромная волна, настоящее цунами русских эмигрантов самых разных мастей — от профессиональных бандитов и «воров в законе» до таких гениев, как нобелевский лауреат Александр Поляков и создатель Google Сергей Брин. И русских ресторанов стало почти столько же, сколько китайских. Но «Черное море» — это было что-то особенное! В нем подавали знаменитый русско-украинский суп — «борщ», водку с перцем, после которой невозможно дышать, и барабульку — мелкую жареную рыбку, которую нужно есть целиком.
Пройдя несколько кварталов, я увидел и этот ресторан с разбитыми окнами, и выпотрошенную витрину с русской вывеской «АПТЕКА», и выломанные двери кондитерской «КИЕВСКИЙ ТОРТ». То есть еще недавно это был район русско-украинских эмигрантов еврейского, в массе своей, происхождения. Дети играли на мостовой в футбол, их родители шумно перекликались с соседями, и густые, смачные запахи жареного лука, рыбы и шашлыков плыли над одноэтажными и двухэтажными домами и коттеджами. Но теперь здесь было полное запустение, если не считать какой-то кошки, перебежавшей через улицу и юркнувшей в подвальное окно.
Впрочем, одного живого человека я все-таки обнаружил. Точнее, не человека, а Полубога! Вообще-то раньше, до приземления пришельцев, этот Полубог — загорелый и столетний, с гривой седых волос и бородой Санта Клауса — каждый день сидел на бродвоке в Марина-Бэй. В белой греческой тоге, величавый и неподвижный, как памятник Линкольну, он возвышался в своем высоком кресле над густым потоком зевак, курортников, полуголых бегунов, юных студенток на роликовых коньках, продавцов мороженого и сахарной ваты и детей с разноцветными шариками в руках. Сияло солнце, яркие воздушные шары с гондолами туристов парили над океаном, дирижабли тащили по небу рекламу COCA-COLA, парусные яхты скользили по водной глади, катера, разогнавшись, поднимали в воздух цветные парашюты с водными лыжниками, бродвок густел полуголой молодежью всех цветов кожи, Элла Фитцджеральд громко пела по радио «The shadow of your smile», дети липли к ногам «Бога», а родители фотографировали их своими айфонами и айпадами. Но он, невозмутимый, как настоящий бог, продолжал сидеть, устремив свой взгляд в вечность и океанскую даль и не глядя на соломенную шляпу у своих ног, куда люди охотно клали кто мелочь, а кто и доллары.
Боже мой, да было ли то райское время? Или то был мираж, просто мираж?..
Теперь столетний и босой Полубог одиноко сидел в кресле-качалке среди кучи мусора на полуразрушенной веранде своего кирпично-деревянного бунгало. Прежде прекрасная, как у льва, грива его седых волос свалялась, как и борода Санта Клауса. А вместо белой греческой тоги на нем была линялая майка с русской надписью «ДИНАМО». И все же во всем его виде и даже в том, как он открыто и явно напоказ сидел среди этого разорения и руин, был явный вызов баражирующим над городом чудовищам. Но с таким же упорством, с каким он провоцировал их своим вызовом, они игнорировали его. Наверное, из-за старости.
Я подошел к нему и сказал по-русски:
— Доброе утро.
Он даже не шевельнулся.
— Доброе утро! — повторил я громче, как глухому.
— Не ори, — сказал он сквозь зубы. — Чому воны тэбэ не трогають? Ты один з ных?
— Нет. Я фаворит FHS-77427.
— А-а! Да, я бачил тэбэ по телику. Ну, и як вона? Затрахала тебя?
Хотя он говорил наполовину по-русски, наполовину по-украински, я понял, что он имел в виду — слова «трахнуть» и «трахну» русские военные летчики употребляют так же часто, как мы слова на букву «f» и «s».
