— Но у них же нет климатического оружия, — сказала практичная «Милла Йовович» и требовательно повернулась ко мне: — Да или нет?
Я пожал плечами:
— Насколько я знаю, нет…
Я, конечно, врал. Над созданием климатического оружия уже лет сорок работали и мы, и русские, и китайцы — кому же об этом знать, как не нам, астрономам? Иначе ради чего запускались на орбиты десятки и даже сотни так называемых метеорологических спутников? Неужели ради предсказаний погоды? Однако вместо того, чтобы объединить усилия ученых, каждая страна в глупой тайне друг от друга создавала свою сеть космического контроля погодных условий — в тщетных надеждах устраивать друг другу засухи, ураганы, потопы и наводнения. Русские гляциологи искали способы растопить из космоса ледники Памира, Арктики или Антарктики, китайские океанографы мечтали осушить Тайваньский пролив и повернуть Гольфстрим, а наши физики и астронавты — управлять грозами и молниями. Не знаю, как у русских (надо было спросить у Хубова, когда он был в Грин-Бэнке), а у НАСА кой-какие наработки насчет управляемых гроз все-таки были. Но прилет пришельцев и уничтожение ими Интернета и связи со спутниками, все, конечно, похерил.
— Well, — сказала «Портман» Радию. — Говори, мой сладкий. Стив ждет.
Все-таки удивительно, подумал я, как быстро очеловечились эта инопланетная «Портман» и «моя» FHS! Стоило им послушать стихи и влюбиться…
И хотя Радию уже явно нечего было мне сказать, он произнес:
— Привет, Стив! Я должен поблагодарить тебя…
— За что?
— Ну, ты знаешь. За твою рекомендацию.
Я усмехнулся:
— Глядя на вас двоих, я думаю, ты не жалеешь об этом.
— Это спасло моих родителей, — ответил он. — Спасибо.
— Ты видишь, Касси? — снова вмешалась «Портман». — Он не говорит Стиву даже спасибо за то, что спит с самой «Натали Портман»!
— Это потому, что у тебя женского имущества в полтора раза больше, чем у нее, — сказал я, удивившись странному имени, которым «Портман» назвала мою FHS-77427.
Обе сестры засмеялись. Я понял, что могу выручить русского друга, и решил воспользоваться этим. Мало ли что еще, кроме идеи выморозить летающих тварей, хотел сообщить мне Хубов…
— Радий, — сказал я, — почитай нам Пушкина.
Он удивленно вскинул глаза:
— Пушкина?
— Ну, да. Понимаешь, я уже исчерпал все любовные стихи Шекспира, Байрона и Шелли. А Пушкина я наизусть не знаю…
— А кто такой Пушкин? — спросила «моя» FHS-77427.
— Вот видишь? — повернулся я к Радию. — Если ты русский патриот, должен познакомить инопланетян с Пушкиным.
— Да, милый, давай, — погладила его по плечу «Натали Портман», ей явно хотелось щегольнуть им перед своей сестрой.
Радий сел в постели, бросил на меня пристально-выразительный взгляд, затем несколько секунд покачался, как еврей на молитве, взад и вперед, бормоча свою любимую «там морзянка-молдаванка собирала виноград… ждет тебя дорога к партизам в лес густой…» и только после этого поднял глаза на «мою» «Миллу Йовович» и произнес:
— «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты. В томленьях грусти безнадежной, в тревогах шумной суеты звучал мне долго голос нежный и снились милые черты. Шли годы. Бурь порыв мятежный рассеял прежние мечты, и я забыл твой голос нежный, твои небесные черты. В глуши, во мраке заточенья тянулись тихо дни мои без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви. Душе настало пробужденье: и вот опять явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты. И сердце бьется в упоенье, и для него воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь…»
«Моя» FHS-77427 замерла еще в середине этих стихов, а теперь сидела с открытым ртом, совершенно потрясенная. Я думаю, все женщины, даже доисторические, воспринимают стихи совершенно иначе, чем мужчины. Если женщина примется обольщать мужчину чтением стихов, он начнет зевать на третьей минуте, даже если это будет Песнь Песней царя Соломона. Но женщины… Как говорил О. Генри, женщины любят ушами. Я подозреваю, что в самой ритмике стихов им чудится ритм фрикционных движений. Как бы то ни было, «моя» «Милла Йовович» произнесла после паузы:
— Кто это сочинил?
— Это Александр Пушкин, русский поэт, — сказала ей «Натали Портман», уже образованная Радием.
— О’кей, где он? — нетерпеливо выдохнула FHS-77427 и даже встала, словно собралась бежать к этому Пушкину.
— К сожалению, его убили, — сказал Радий.
— Кто?!! — буквально взревела FHS-77427.
Я еще никогда не видел ее в таком гневе.
— Жорж Дантес, — сообщил Радий. — В январе тысяча восемьсот тридцать седьмого года на окраине Санкт-Петербурга.
— Но это же гений! — возмутилась «Милла».
— А Дантес — француз, — сказал Радий. — «Смеясь, он дерзко презирал земли чужой язык и нравы; не мог щадить он нашей славы; не мог понять в сей миг кровавый, на что́ он руку поднимал!..»
— Это ты сочинил? — подозрительно спросила Радия «Милла Йовович», пока я пытался сообразить, что не так бормотал Радий в своей любимой песне.
— Нет, это другой наш гений, Лермонтов, — ответил он «Милле». — Почитать?
— Да…
— «Выхожу один я на дорогу, — произнес Радий, глядя отрешенно куда-то вдаль, — сквозь туман кремнистый путь блестит; ночь тиха. Пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит. — Радий сделал паузу, и только потом продолжил так, словно видел перед собой все ночное звездное небо: — В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сияньи голубом… Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чём? Уж не жду от жизни ничего я, и не жаль мне прошлого ничуть; я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть! … Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, про любовь мне сладкий голос пел, надо мной чтоб вечно зеленея тёмный дуб склонялся и шумел».
Обе FHS потрясенно молчали. Потом «Натали Портман» сказала:
— Этого ты мне не читал…
— Как, ты сказал, его зовут? — спросила Радия «Милла Йовович».
— Михаил Лермонтов.
— А где он сейчас?
— Его тоже убили.
— Кто? Когда?
— Майор Мартынов. В тысяча восемьсот сорок первом году, под Пятигорском.
«Милла» опустилась в кресло:
— Вы там что, в России, — всех гениев убиваете?
— Нет, — ответил Радий. — Некоторые сами кончают жизнь самоубийством.
— Может, нам полететь туда, к Пушкину и к этому Лермонтову? — вдруг сказала сестре «Натали Портман».
— Ты хочешь? — спросила ее «Йовович».
— Конечно. Спасем таких поэтов!
