Но сейчас не до юмора было мне самому.
FSH-77427 смотрела на меня сверху вниз так, как какая-нибудь косуля на водопое разглядывает лягушонка, выпрыгнувшего из воды прямо к ее ногам. Не то чтобы презрительно, но с высокомерным любопытством натуралистки.
— Так это ты прилетел на монгольфьере? — металлически произнесла она. — Смело, смело…
Честно говоря, я не сразу понял, что она сказала. И только когда заметил на ее шее тонкую ленточку с крохотным брелоком, понял, что это, скорее всего, миниатюрный чип/трансформатор, преобразующий ее голос (или мысли?) в английскую речь, а слова или фразы она, вероятно, черпает из какого-то энциклопедического словаря или Википедии. Только там воздушный шар могут именовать по имени его изобретателей братьев Монгольфье…
— Ну? Как тебя звать? — требовательно продолжала FSH-77427.
— Стив Виндсор.
— Стивиндсор? — переспросила она, не уловив цезуры между двумя моими словами.
— Нет. Стив Виндсор. Или просто Стив.
Она нахмурилась:
— Не понимаю. Стивиндсор или Простостив?
— Стив. Стив… — я сделал паузу. — И всё. Стив.
— Ладно. Стив так Стив. Коротко и ясно.
Тут она посмотрела вверх на все еще висевшую в воздухе эскадрилью моих захватчиков в черных рогатых шлемах и зеленых комбинезонах и отмахнулась от них небрежным жестом типа «убирайтесь».
И хотя вслух это «убирайтесь» не было произнесено, эти жуки-рогоносцы как по команде взяли «на левое крыло» и в крутом вираже бесшумно свалили в сторону «Мемориала Колизей».
Рукой в рыцарской перчатке (не знаю, латексной или настоящей) FSH-77427 поправила тонкий прозрачный катетер, спускавшийся из-за ее уха к носу, и шумно не то понюхала его, не то вдохнула идущую из него воздушную (или наркотическую) смесь.
— Так… — сказала она после этого. — Ты разведчик? Ты знаешь, что будешь аннигилирован?
— Я не разведчик.
— А кто?
— Ты можешь меня аннигилировать, но отпусти мою дочь.
Она удивленно откинулась корпусом, словно хотела рассмотреть меня целиком и получше.
— Ты готов умереть из-за дочки?
— Да.
— Но почему?
Мне показалось, что ее искреннему удивлению нет предела.
Так же, как моему удивлению ее удивлению.
— Потому что это моя дочь, я люблю ее.
— Луублю? — переспросила она так, словно пробовала это слова на язык, как иностранное. — Что такое «луублю»?
Тут я снова вспомнил Метерлинка. И — похолодел. Потому что — по Метерлинку — такого понятия, как любовь, у пчел не существует. Пчелиная матка откладывает тысячи яиц, из них рождаются тысячи пчел и трутней, которые в определенную пору по какому-то определенному сигналу безжалостно уничтожают не только друг друга, но даже «родную» царицу-матку…
И если «H-1» — это улей, а FSH-77427 — царица-матка, то объяснять ей, что такое любовь, совершенно бессмысленно.
— Ну? — требовательно сказала она. — «Лублю» — это пароль? Я посмотрела сто сорок ваших фильмов и телесериалов, и в каждом вы говорите «лублютебя», а потом трогаете друг друга губами и совокупляетесь.
«Гм, — подумал я. — Неужели в Википедии или хотя бы в энциклопедии “Британика” нет объяснения фразе “люблю тебя”? Ведь для робота или инопланетянина слова “ялюблютебя” могут действительно звучать как пароль для вступления в интимную близость…»
И новая догадка озарила мой мозг.
— Так это… Ты потому сюда прилетела?! — вдруг выпалил я.
— Ого! — удивилась она. — А ты умный! Это интересно…
Господи! Неужели я угадал? Неужели, насмотревшись наших любовных сериалов, она прилетела сюда только для того, чтобы…
Додумать эту мысль я не успел, потому что эта великанша неожиданно наклонилась ко мне, как цапля, и губами потянулась к моим губам.
Я отпрянул. Целовать это чудище, уничтожившее половину Л-А и напустившее на нас летающую орду убийц пострашней исламских террористов?
— Ну? В чем дело? — нетерпеливо спросила она, не разгибаясь и заглядывая мне в глаза.
Я оглянулся по сторонам. Только теперь я обратил внимание на то, что на высоте двухсот метров над землей мы стоим на выдвижном, типа балкона, капитанском мостике, совершенно пустом, открытом со всех сторон и без всяких перил и леерных ограждений. Не думаю, что даже Ромео стал бы в таких условиях рассказывать Джульетте, что такое любовь. К тому же вокруг была вовсе не Верона, а пустые Голливудские холмы с исчезнувшими после аннигиляции киностудиями и виллами бывшего Сансет-бульвара и Беверли-Хиллз.
— Подожди, — решился я. — Ты хочешь знать, что такое любовь?
— Да.
— И для этого ты сюда прилетела?
— Нет, — она выпрямилась и усмехнулась, снова надменно поглядев на меня сверху вниз. — У нас другая миссия. Но… Ты сказал «люблю» — что это значит?
— Я объясню. Но при одном условии: сначала ты отпустишь мою дочь.
— Кто она? Где? Покажи! — снова нетерпеливо сказала FSH-77427 — так, словно речь шла о какой-то мелочи, как если бы какой-то занятный муравей попросил ее отпустить его дитя муравьишку.
И одним резким движением руки очертила в воздухе большой, метр на метр, квадрат, который тут же стал каким-то перископическим, что ли, 3D-экраном. Еще несколько мелких движений ее пальцев, словно нажимавших незримые кнопки незримого пульта, и на этом виртуальном экране возникла колонна несчастных девочек, бредущих к подземным убежищам стадиона «Мемориал Колизей».
Но моей Энни не было среди них.
— Ну?! — сказала FSH-77427. — Где она? Покажи!
— Ее тут нет…
— Значит, она уже в накопителе. Сейчас ее найдут, — FSH-77427 выпрямилась, провела рукой по моему лицу так, словно сняла с него слепок, и резким движением ладони отправила этот «слепок» в тот же виртуальный экран. А затем снова — уже по-хозяйски — повернулась ко мне: — Но знай! Если ты не объяснишь, что такое «люблю», я тебя не просто аннигилирую. Нет, я тебя разрежу живым и съем твое сердце. А потом убью твою дочку. Ты понял?
Даже правильное построение ее английских фраз говорило, насколько быстро она овладевает и нашим языком, и точностью выражения на нем своих мыслей.
— Да, я понял, — ответил я. — Но сначала ты отпустишь ее.
— Интересно… — задумчиво произнесла она. — Это и есть «люблю»?
Я сделал непроницаемое лицо:
— Мы же договорились. Сначала ты отпустишь мою дочь.
— Умный Стив! — усмехнулась FSH-77427 и показала на трех подлетающих к нам жуков-рогоносцев, которые в своих огромных лапах тащили по воздуху мою несчастную Энни. — Это она?
