Гнала безжалостно. Скакал на костылях, ругался, кажется, всхлипывал. Проявлять сочувствие и гуманизм Кате было некогда. Даже если бы было оно, сочувствие. Два раза попадали под обстрел. Лежали среди разбитого забора, Ленчик прикрывал руками стриженое темя, кисти, торчащие из слишком коротких рукавов второпях прихваченной форменки, вздрагивали. Катя думала, что недавно сама так тряслась. Сейчас — противно смотреть. Немец, сука, лупил как по часам. В конце переулка грохнул очередной 150-миллиметровый, с глухим вздохом обрушился фасад двухэтажного дома. Катя выползла на мостовую, подобрала каску. На пропотевшей подкладке подшлемника химическим карандашом было выведено — Иванов И. Самая, значит, русская каска. Голова сразу стала тяжелой, можно надеяться, более умной. Катя потуже затянула ремень под подбородком.
— А мне? — заорал Ленчик, прижимаясь щекой к ноздреватой поверхности ракушечника.
— А ты что, бескозырку потерял? — удивилась Катя. — Жалость какая, как же ты без моряцкой гордости?
Чуть стихло, двинулись дальше. Чоботко далеко выкидывал костыли, грязновато-белые палки стучали по обсыпанной пылью и листьями мостовой. Хрипел будущий гений, как загнанная лошадь.
— Не могу больше!
— Еще немного, еще чуть-чуть. Не позорь интеллигенцию.
Под следующий обстрел попали уже у кладбища. Ползти вдоль стены Ленчику было трудно, и костыли мешали, и изнемог вконец. Впереди, над бухтой, встали в «карусель» «Юнкерсы». Десятка три — заходили один за другим, с воем срываясь в пике, гадили черными точками бомб. Катя, придерживая каску, смотрела завороженно, — над открытым кладбищем все было видно, как в театре. Значит, 1500 самолето-вылетов за день? Господи, да тут от полусотни с ума сойдешь.
Дальше у забора лежали несколько бойцов, один из краснофлотцев все оглядывался, жестами предлагая двигаться вперед. Катя отрицательно мотала каской. Поднадзорному требовалось полежать. Вдруг бойцы закричали, поднимаясь на колени, — один из «лаптежников» выпал из строя, оставляя заметный дымный след, потянул в сторону Мекензиевых гор. Бойцы вскочили, побежали вдоль забора.
— Вот так, блин! — с чувством проронила Катя, провожая взглядом дымящийся «Ю-87». — Эй, товарищ комсомолец, двинули вперед.
— Не могу. Сдохну сейчас, — прохрипел Ленчик, не поднимая головы.
— Не дури. Смотри, наши уже уходят. Немцы по квадратам бьют, следующий наш будет.
Подействовало, проскакал до угла. Катя, поддерживая за плечи, помогла форсировать кирпичный завал. Здесь повалились вместе, единственная нога краснофлотца Чоботко совсем уж не держала.
— Три минуты, — Катя постучала по черному циферблату. — Отдыхай и вперед.
— Не могу. Хоть стреляй на месте.
— Машина уйдет. Тогда до Камышовой гавани скакать козлом будешь.
Ленчик застонал и уткнулся мокрым лицом в рукав.
Козлом он так и не заскакал, зато попахивал хуже любого козлика. Катя терпеть не могла запахи несимпатичных мужчин. Краснофлотец Чоботко цеплялся за шею, жалобно хрипел-сипел в ухо. Катя хрипела еще громче, тяжел был сидящий верхом гений. Все-таки кормили их в госпитале не так уж плохо. Приходилось все время перехватывать мужские ноги под коленями. Вот он звериный оскал войны, — в мирной жизни хоть и изредка, но вас, товарищ сержант, на руках носили, а здесь все наоборот. Еще вещмешок и костыли мешают.
— Переждем!
— Не ерзай, — Катя сгорбилась сильнее, удерживая на спине полуживую ношу.
Грохнуло где-то за домом. Посыпались ветви каштана и осколки камней. «Нет, залечь не могу», — подумала Катя. «Потом не встану. Фиг с ним. — Хоть на спине вроде бронежилета. Стукнуло бы его, что ли? Ну, нет у меня сил дристунов таскать. Я ж не в секции тяжелой атлетики качалась».
Под эти малодушные мысли доковыляли до знакомого прицепа. Перебираясь через завал, Катя с огромным облегчением увидела родной «ЗИС». Навстречу, придерживая санитарную сумку, спешила Мотя. Тут сержант Мезина не выдержала — позорно растянулась на мостовой. Мешок-гений жалобно завопил. Ногу ему, понимаешь ли, ушибло.
Вместе с Мотей заволокли гения под защиту стены. Помог сапер с разбитой челюстью, самостоятельно двигаться он, в общем-то, мог.
Личный состав, кое-как устроившийся под стеной, смотрел, как хлебает Катя воду.
— Здоровая вы девушка. Полагаю, разрядница, — сказал капитан, неловко опирающийся на локоть. — А этот товарищ боец откуда?
— Попутчик, — пробулькала Катя, на миг опуская треснутую фаянсовую кружку с роскошным изображением алого мака на боку. Вода отдавала ржавчиной, но допить то, что оставалось в ведре, было бы пределом мечтаний. Катя поставила кружку. — Смотрю, вы обжились?
Раненые лежали в тени. Даже Окунева на носилках пристроили в мятых лопухах. Мотя, раздобывшая воду, заодно приволокла и четыре буханки хлеба из разбитой за углом машины.
— Устроиться мы, конечно, устроились, — едко откликнулся старший лейтенант. — Только у нас, товарищ руководящий сержант, знаете ли, постреливают. Немец словно с цепи сорвался.
— Намек понимаю, — Катя обтерла серой от пыли рукой рот. — Предлагаете передислоцироваться? Поддерживаю, однако имеются некоторые вопросы технического порядка. Мы эвакуируемся из Камышовой бухты. Там имущества и техники полно. Соответственно, фриц интересуется и лезет. Стоит нам туда спешить? Посадка у нас вечером.
Решили подождать. Если обстрел не возобновится, оставаться на месте до шести часов. Если немцы начнут долбить снова, выбираться на окраину и ждать там.
14.35. Подразделения 388-й стрелковой дивизии отходят. 7-я бригада морской пехоты отходит на рубеж казармы БРО — Английское кладбище. 8-я бригада, потеряв до 80 процентов личного состава, отходит к Английскому редуту Виктория. Связь с подразделениями, соседями и штабом армии потеряна. Авиация противника продолжает массированные налеты группами самолетов по 30–120 штук. На участке обороны Балаклавы относительная тишина.
Катя лежала, прикрыв глаза ладонью. Солнце жгло, тень под стеной неудержимо уползала. Юг, чтоб ему… Немцы бомбили где-то у Стрелецкой бухты и Дачи Пятницкого. В тревожном затишье над городом стал слышен треск пулеметов и выстрелы батареи, огрызающихся у Корабельной стороны. С востока доносился единый тяжелый гул, немецкие минометы и ствольная артиллерия все еще работали по центру обороны.
Гнусно как-то. Не нужно об этом думать, но все равно гнусно. Нашла сокровище, называется. Да будь он хоть самим Леонардо, там, в клубном подземелье, самое время было ствол «нагана» ему в затылок сунуть. Он ведь даже не гад — так, полугадина слабовольная. Нет, так думать нельзя. Каждый может оступиться, дрогнуть. Осознает, загладит, реабилитируется. Гений, ежа ему в… Как же он умудрился фрицам из 28-й легкопехотной попасться? Они же вдоль моря наступали. Гений, блин, парадоксов друг. Хайло ушастое.
— Нашла, значит? — рядом присела Мотя.
Катя покосилась, вид у военфельдшера растрепанный, но уверенный. Рукав белого халата по локоть в саже. Куда это она лазила? Надо думать, ведро раздобывала.
