Подполковник Макаров охнул от крепкого удара локтем в бок.
— Вашу мать, Алексей Осипович! Какого черта?! Вы про мебель клялись?
— Катя, помилосердствуйте! Вы мне ребро сломали. Первый раз это дурацкое кресло вижу. Неужели сегодня поставили?
Катя решительно встала. Макаров ухватил за локоть:
— Да погодите вы! Ничего ведь не происходит. Он там уже два часа сидит. Сейчас я узнаю…
Он подошел к капитану. Через минуту вернулся к напряженно застывшей Кате:
— Нелепое совпадение. Вчера красный Бонапартий жаловался на невыносимые бытовые условия, умышленно созданные в зале переговоров. Часть мебели поменяли. Кажется, привезли из губернского суда.
— Да мне наплевать откуда! Немедленно мальчика оттуда выведите! Или я сама туда ворвусь и вытащу.
— Катя, вы в своем уме?
Катя ухватила дражайшего Алексея Осиповича за ремень портупеи. От ярости зубы свело. Сейчас «наган» у него выдрать, заодно промеж ног заехать…
За окном грянули «Прощание славянки».
И Катя, и подполковник в изумлении оглянулись на окно. Испуганная Витка отодвинула портьеру:
— Музыканты, Катерина Еорьевна.
— От окна отойди. Оркестра не видела?
— Не видела, — покаянно призналась Вита.
На площади десяток музыкантов в потрепанной военной форме громко, но весьма нестройно выводил знаменитый марш. Особенно старался тромбон и облезлый барабан.
К окну поспешно прошел адъютант главнокомандующего, за ним нахмурившийся товарищ Трушин.
— Никак, вы, господа белогвардейцы, очередную провокацию учудили?
— Что там? — громко и недовольно спросил Деникин, поднимаясь из-за стола в зале переговоров.
— Оркестр, — недоуменно доложил штабс-капитан. — Не понимаю чей. Совершенно точно не алексеевцы. Возможно, саперного батальона?
— Разберитесь и доложите.
— Вот, товарищи, подлинная суть Белого движения, — насмешливо прокомментировал Троцкий. — Эполеты, белые перчатки, духовой оркестр, цирковые представления, барышни в талиях корсетных…
«Нет на мне никакого корсета», — раздраженно подумала Катя, двигаясь к двери зала заседания. Макаров попытался ухватить за руку, девушка уклонилась.
В зале Троцкий все повышал голос:
— И это в момент, когда изнеможенная страна получила мизерный шанс прекратить бессмысленное кровопролитие. Пусть временно, пусть на несколько дней! Варьете, шантан, вульгарный вертеп! Господа, опомнитесь, страну нельзя спасать руками с насандаленными ногтями! Да, необходимы компромиссы! Мы все слышали ужасающие прогнозы. Пусть они всего лишь игра нездорового, болезненного воображения, но, если в них имеется хоть капля предвидения, мы обязаны это учесть. Генерал, даже признавая антагонистические разногласия наших позиций, не могу не воззвать к голосу вашего рассудка. Демаркационная линия должна быть согласована не позднее завтрашнего дня.
— Еще раз, господин Председатель Совета народных комиссаров, — раздался глуховатый голос Деникина, — напоминаю, извольте меня именовать согласно званию — генерал-лейтенантом…
«Упрямые как бараны, — подумала Катя, неназойливо оттесняя от двери „кожаного“. — Пусть спорят до посинения, а парня я сейчас вытащу». Прота она видела, сидел все такой же отстраненный, опустив голову, играл пуговицей.
На улице стукнул близкий выстрел. Прот вздрогнул, выронил пуговицу, потянулся к полу… Присутствующие обернулись к зашторенному окну…
Потолок вспух. Катю ослепил огненный шар, растекшийся по комнате.
Взрывной волной девушку отшвырнуло на середину прихожей.
Густое облако пыли заполнило все вокруг. Уши словно воском залило. Катя едва слышала, как кашляет где-то рядом Витка. Болела поясница. Катя нащупала под собой раздавленный стул.
— Витка, на улицу выползай, — то ли прошептала, то ли прокричала Катя. В ушах нарастал мучительный болезненный звон. Из дверного проема залы — двери были снесены с петель — ползли густые клубы пыли и дыма. Катя с трудом подняла себя на ноги и, спотыкаясь, побрела в дым.
Над полом облако дыма было реже. Сгибаясь, девушка переступила через сучащее ногами тело, в дверном проеме лежал охранник в коже — верхнюю часть черепа ему снесло начисто. Катя ощупью обошла опрокинутое кресло. До взрыва Прот сидел где-то левее. Здесь пыль висела абсолютно непроницаемым облаком. Где-то рядом трещало, разгораясь, пламя — в известковой взвеси мерцало тусклое пятно. Катя наступила на тело, машинально содрала с окна чудом уцелевшую портьеру, накрыла тканью огонь. Ориентироваться было невозможно — часть потолка рухнула, накрыв длинный овальный стол. На мгновение, точно насмешка, сквозь пыль и дым мелькнуло вечернее, но все еще голубое и чистое небо. Катя стянула с головы косынку, повязала нижнюю часть лица. Где пацан?
Снова пришлось согнуться. Под руки попалось что-то круглое, припорошенное белой пылью. Страшась увидеть знакомый прищур, Катя тронула — голова повернулась, открыла ухоженную с проседью бородку. А, главнокомандующий. То есть, простите, ваше превосходительство, — генерал-лейтенант. Катя вытерла о юбку руку, испачканную сочащейся из оборванной шеи генеральской кровью. Следующее тело оказалось завалено рухнувшими балками и крышкой стола. Судя по размеру щегольских, припудренных известкой сапог — не Прот. Катя наткнулась на стену, испещренную сотней свежих оспин, кашляя, перебралась через мешанину обломков мебели, двинулась налево. Проклятый подол цеплялся за все подряд. Массивное кресло валялось на боку, из разодранной обивки торчали пучки конского волоса. Катя наступила на что-то скользкое.
— Твою мать! Дерьмо сплошное!
— Жив я еще, — отозвался Прот откуда-то снизу и судорожно закашлялся.
Мальчик лежал, придавленный креслом и досками, присыпанный пылью, как и все кругом.
— Чего разлегся? Удобно?
— Мне руку оторвало, — пробормотал Прот. — Катя, вы целы? А Вита где?
— Да подожди ты! — Катя, упав на колени, уперлась плечом и приподняла кресло вместе с широким пластом штукатурки и расщепленной дранки. Прот застонал.
— Тихо-тихо! Рука на месте. Плечо немного подранено.
Судя по пятну крови, рука пострадала порядком. Сейчас вытащить, повязку-жгут наложить…
В углу кто-то страшно застонал:
— Ой, боже мой, ноги, ноги… Товарищ предсовнаркома… Лев Давыдович, вы живы?
Катя подхватила мальчика:
— Держись. Сейчас вытащу на свежий воздух. Проплюемся.
Прот застонал — его левая рука болталась плетью.
— Ой, больно! Почему я сразу не умер?
— Блин! Потому что жить будешь. Херня твоя хиромантия, вовсе и не угадал. Руку, балбес, придерживай.
Пыль медленно оседала. Из-под груды обрушившегося потолка неторопливо сочились ручейки крови. Вокруг валялись изуродованные тела, изломанная мебель. Казалось, в комнату угодил заряд шрапнели. Катя переступила через обрубок человеческого тела — конечности оторваны, лишь витой аксельбант чудно светился на уцелевшем клочке кителя. В углу продолжали хрипло стонать. Катя приостановилась, поудобнее перехватывая мальчика (тощий, а весу немерено). За просторными провалами окон — рамы напрочь выбило — все голубело июльское небо. Сквозь вату, забившую уши, постукивали выстрелы. И было еще что-то, отчего Катя остолбенела: прямо по голубому небосводу летели темные фигуры. О, крепко тебя контузило!
