Вскоре стемнело. Ему вспомнились слова Эммануила: «Все улицы в Каире очень похожи, особенно ночью, но заплутавший путник может ориентироваться по звездам. Берегитесь, однако, ибо звезды нередко держат свой курс для того, чтобы неосторожные сбивались с пути».
В таком случае не стоило даже пытаться, поскольку Бэльян был убежден, что окажется одним из тех рожденных под несчастливой звездой странников, чей жалкий жребий был предрешен Эммануилом.
То и дело он обнаруживал, что пересекает Площадь ворот Зувейла с ее оживленным скоплением развлекателей и развлекаемых, однако ни танцующие медведи, ни сказители, ни укрощенные невольники в клетках, ни театр теней, ни вечерняя музыка Бэльяна не прельщали. Он хотел спать.
Выйдя на площадь в последний раз, Бэльян заметил узкий проулок, по которому еще не ходил, и углубился в него, спасаясь от огней и толпы. Темнота его вполне устраивала. Весь день было жарко и сухо, но здесь стены сочились влагой. Он медленно двигался вперед, ощупью пробираясь вдоль стен, думая о каждом следующем шаге. Стена кончилась, и он ощупью повернул за угол. Сделал он это очень осторожно. Его одолевало смутное опасение, что рука может наткнуться на нечто приятное, нечто мягкое, живое – и неведомое. Во тьме расстояния и препятствия кажутся непомерно большими, он это знал. Он шел, как будто нащупывал языком фурункул во рту.
Крики уже сделались обнадеживающе слабыми. Все еще касаясь стены, он опустился на землю и свернулся калачиком в темноте, намереваясь переночевать в этих трущобах. Ему не давали уснуть мысли о насекомых, собаках и, прежде всего, о разбойниках. Он лежал под стеной, дрожа и уставившись невидящим взором наверх. Денег у него с собой не было. У него не было ничего, кроме тела и одежды, в которой он улегся спать. «Им нечего взять у меня, разве что жизнь», – подумал он, выгнув шею навстречу воображаемому кинжалу скрывающегося во тьме грабителя. Никакой кинжал его горла не коснулся.
– Никто не хочет умирать, но спать хочется всем, – произнес он в полудреме.
Успокоиться и уснуть оказалось не так-то просто. Он подергивался и ворочался с боку на бок. Лицо его обдувал легкий ветерок – а может, это шушукались по-арабски? Он открыл глаза.
Светила луна, и происходило нечто необычайное. Чтобы увидеть все своими глазами, он вернулся на Площадь ворот Зувейла. Между Цитаделью и самым высоким минаретом был натянут канат. Высоко над Каиром, легкими, неслышными шагами ступая по канату и устремив взгляд на башни Цитадели, шел человек. Толпа охала и ахала.
Впереди Бэльяна стояли два низкорослых человека, и он услышал, как один говорит другому:
– Не жалеешь, что ты – не он?
– Не говори глупостей, – сказал другой.– Он и сам не знает, что он – это он. Смотри, он же спит!
Бэльян посмотрел, и это была истинная правда. Канатоходец шел с закрытыми глазами, он был сомнамбулой. Стоит ему проснуться, и он упадет, подумал Бэльян. Потом он увидел, как сквозь толпу к нему проталкиваются две знакомые фигуры – одна в сером бурнусе, другая в пальто из крысиных шкурок и широкополой фетровой шляпе.
Под воздействием страха он решил выбраться из сновидения. Его беспокоила туманная мысль о том, что он все-таки задремал. Представление уже началось. Оказалось, что он все еще находится на Площади ворот Зувейла, в шатре театра теней. Перед ним была освещенная пламенем свечей ширма, а за ней приплясывали на палочках призрачные ажурные силуэты. Пьеса, как водится, была про одноглазого плутишку Карагоза. Карагоз нанялся слугой в дом эмира Фулаана и, непрерывно ворча, трудился под надзором дворецкого эмира, Сайда Али Анны.
Карагоз, помимо того, что имел всего один глаз, был наделен крючковатым носом, большим животом и чудовищным фаллосом. Он стремился покончить с работой и уйти из дома, дабы истратить заработанные тяжким трудом деньги, но бдительный Али Анна не давал ему спуску. Мимо эмирского дома шли дама и врач, доктор Сайд, остановившиеся посмотреть, как трудится Карагоз.
– Он много работает, – сказала дама.
– Работай он меньше, ему бы не удавалось так уставать, чтобы спокойно уснуть, – сказал доктор, – а спать он любит больше всего на свете. Ведь на самом-то деле этот типчик весьма ленив, но он просит меня рекомендовать его вашему вниманию и передать, что надеется на скромное место в ряду ваших привязанностей.
– А я и не замечала, что он занимается подобными вещами.
– Быть может, это потому, что вы не знаете Языка Цветов? Видите желтые левкои и ивовые ветви, букет из которых он составляет в вазе? Ветка ивы означает прекрасную даму. Левкой означает несчастного влюбленного.
– Ну вот, он уже закончил составлять букет.
– Да, но теперь он поднимается на второй этаж. Это Язык Символического Действия. Оно означает, что ему хочется секса. А теперь смотрите! Он берет в руки метлу. Это символ стоячего пениса.
– А что означает его чудовищный стоячий пенис?
– Он символизирует метлу и означает, что ему хочется подмести пол.
Силуэты принялись приплясывать, а дети смущенно прыснули со смеху.
Бэльян был не в состоянии получить удовольствие от этого зрелища. Могли они его там найти? Почему бы и нет? Ведь, похоже, все это – сон? Он с трудом проснулся и оказался в постели. Лежал он с закрытыми глазами, вслушиваясь в громкий шорох. Он не знал, давно ли уже смутно осознает эти звуки. В какой-то момент шорох сменился частым, прерывистым стуком, сопровождаемым пронзительным писком. Не решаясь слезть с тюфяка, он открыл глаза и нехотя скосил их вбок.
В соседней постели, дрожа мелкой дрожью, лежал человек. Казалось, что он наполовину погрузился в тюфяк. Завидев, что Бэльян проснулся, он тотчас же принялся кричать тонким голоском: «Помогите мне встать, помогите мне встать!» – и протянул Бэльяну руку. Бэльян, уже встав на колени и вглядываясь в полутьму, с некоторой неохотой взялся за нее и дернул. Одно резкое движение, и он увидел, что это такое. Отпустив протянутую руку, он вновь повалился на свое ложе. Существо, правда, уже встало и на одной ноге скакало по комнате, продолжая попискивать. Не скакать оно не могло. У него были одна нога, одна рука, один глаз, полголовы и полтуловища. Бешеными скачками оно кружило и кружило вокруг тюфяка, постоянно поворачиваясь к Бэльяну в профиль – сверкающим глазом, оскаленными зубами и рукой, которую оно то и дело в не поддающемся истолкованию жесте подносило ко лбу и вновь опускало. Его блестящий глаз и мертвенно-бледная кожа наводили на мысль о лихорадочном нервном возбуждении. Вскоре оно покинуло комнату – по чьему-то зову, предположил Бэльян.
Он стряхнул с себя наваждение и обнаружил, что сидит в беседке и рассказывает Зулейке свой сон. Зулейка сидела на полу, поджав ноги и скрестив руки на груди. Она без труда назвала имя призрака и поведала его историю.
– Это был Шикк аль-Инсаан, близкий друг и собрат Саатиха ибн-Рабии, с которым ты тоже встречался. Когда они были детьми, их матери плевали им в рот, чтобы наделить их способностью видеть вещие сны, но теперь они состарились и запятнали себя неблаговидным поведением. Саатих постоянно размышлял и задавал людям вопросы, на которые не следует отвечать, вопросы, ответы на которые убивают. Движимый своим пытливым умом, он отверг все телесные инстинкты, после чего тело начало отвергать его и разлагаться. Вот он и посиживает, как ты видел, на своем ложе из листьев и пальмовых ветвей, погрузившись в раздумья. Гниение уже начинает поражать подбородок, и скоро вся его жизнь сосредоточится в черепной коробке.
