Когда мы подводим черту под списком, Шанталь опять откидывается на подушки.
— Филипп, я начинаю понимать… Мне это весь день не дает покоя. Кажется, я знаю, кто предатель. Но пока не уверена…
— Я не уверен даже в том, что предатель существует. Кто же это, по-твоему?
— Точно сказать пока не могу. К тому же этот ход за мной. Возможно, на завтрашнем совещании я назову предполагаемое имя. А ты возвращайся в свой архив и к тому арабу, что у тебя на доске. Будет весьма интересно услышать, что тебе удастся из него вытянуть.
Я подхожу к окну и сквозь пластинки жалюзи смотрю вниз, на занимающийся строевой подготовкой Легион. Секс — дело неплохое, но как долго еще я смогу водить Шанталь за нос?
Вид у Шанталь задумчивый.
— Эта доска с кожаными ремнями. Ее обязательно держать в той грязной клетушке? Может, придумаешь причину, чтобы ее принесли сюда?
Глава четвертая
Мы уже перевалили за три четверти моей лекции о технике мятежа. Когда-то я нервничал перед чтением лекций. Такое происходит с неожиданно большим количеством военных, побывавших на передовой. Ныне же я считаю, что если у меня хорошо заправлена рубашка и застегнута ширинка, значит, лекция уже соответствует минимальным требованиям. Эта лекция — пустая трата времени. Изучить противника можно только на личном опыте. Взвод теснится на старых скамьях — вероятно, школьных.
— Солдаты! Мао, как мы уже знаем, утверждает, что среди народа партизан действует как рыба в воде — бесшумно, словно золотая рыбка в своем прудке. Но это относится только к первой стадии партизанской войны. Во второй фазе у нашей золотой рыбки вырастают зубы, и она превращается в акулу, кружащую среди прочих, сравнительно безобидных рыб. Теперь требуется посеять рознь между этими безобидными рыбками — между «угнетенными» и «угнетателем», и опытный партизан стремится к тому, чтобы большую часть его работы выполнил за него «угнетатель». Генерал Жиап проявил себя знатоком этой стратегии.
Мне не приходится обдумывать свои слова. Вместо этого я размышляю о том, что далеко не у каждого при утреннем пробуждении есть возможность подумать: «Сегодня я убью человека», — а именно такой была утром моя первая мысль. Этого убийства я еще не совершил. Сначала надо разделаться с лекцией, а потом немного поработать над теми треклятыми документами.
— А теперь я хочу перейти к тактике насилия и к тому, как террористы и партизаны используют ответные меры против терроризма в своих интересах. Взорвана бомба. Власти — военные или гражданские — должны принять ответные меры. Они не в силах найти подлинных преступников — а может, уже поймали их в свои сети, но не способны отличить террористов от прочей попавшейся в сети рыбешки. Поэтому они применяют меры массового возмездия. Здесь следует отметить, что, с точки зрения «угнетателя» — в данном случае для наглядности отнесем себя к категории угнетателей, — эта стратегия не так бессмысленна, как кажется. Ведь зачастую первоначальный план разрабатывается отдельным сектором освободительного движения, без санкции командования. Во всяком случае, у руководителей освободительного движения есть определенные обязательства по отношению к людям, которых они якобы освобождают. Поэтому намеченная серия взрывов может быть отменена. Корпоративную ответственность и меры массового возмездия можно использовать в интересах оккупирующей державы — в течение короткого периода. Обратите внимание на успешную операцию Массю в касбе
[3]
Алжира пару лет назад. Однако в большинстве случаев массовое возмездие и тому подобное в конечном счете играет на руку бунтовщикам, так как порождает враждебность среди ранее дружественно настроенного или по крайней мере остававшегося нейтральным простого народа. Оно еще больше открывает массам глаза на неприкрытую тиранию со стороны оккупирующей державы. Идеи, которые я вам излагаю, зародились не у ФНО и не у генерала Жиапа. Они известны со времен Троцкого. Считать исполнителя террористического акта преступником-психопатом так же бесполезно и неправильно, как считать таковым палача. Террорист — способный стратег. Мы должны уважать его и понимать. Надо знать образ мыслей противника, господа.
Особого интереса лекция не вызывает. Правда, сегодня днем очень жарко, но днем здесь жарко всегда, и, обратись я ко взводу новобранцев или даже десантников, некоторые из высказанных мною мыслей вызвали бы дискуссию, а некоторые из умышленно употребленных провоцирующих терминов подверглись бы критике. Больше половины французской армии в Алжире — это вчерашние школьники, чье смутное представление о «международном коммунизме», бороться с которым, по мнению большинства, они сюда и приехали, ограничивается тем, что международный коммунизм есть зло. За несколько месяцев до того, как их отправили сюда, родители волновались, если они слишком долго катались в одиночку на велосипеде.
Но мои легионеры не таковы. Некоторые из сидящих здесь старых бандитов, главным образом самые старые, изучили своего Троцкого довольно неплохо. Они сражались за Троцкого — или за Сталина — на Гражданской войне в Испании, а когда война была проиграна, записались добровольцами и приехали сюда. Другая группа, помоложе, столкнулась лицом к лицу с реальной угрозой международного коммунизма на Русском фронте. Он знают, что это такое. Потому у нас во взводе немало и эсэсовцев. Много и тех, кто эмигрировал в конце сороковых из Восточной Европы. Как ни странно, политикой интересуются даже новобранцы-преступники, но в этой аудитории они затевать дискуссию не намерены.
На минуту я представляю себе, как двое-трое из сидящих здесь старых, несгибаемых сталинских головорезов, свирепея и обливаясь потом в непривычных фраках, заявляются на званый обед к де Серкисянам. Я горжусь своей способностью думать одновременно о двух вещах и сейчас, продолжая лекцию на автопилоте, принимаюсь вспоминать о последнем обеде у де Серкисянов, на котором присутствовал. Там был и Мерсье…
И тут мне вдруг приходит на ум, что солдатам, быть может, интереснее узнать, о чем говорили гости на званом обеде, нежели выслушивать мои разглагольствования о том, отчего да почему мы потерпели поражение в Индокитае. Им следует знать, что о нас думают штатские. Им следует напоминать о том, какой может быть жизнь вне Легиона. Я изображу им это светское общество. Ткну их туда носами. Укреплю слегка их боевой дух. Это вполне соответствует политике Легиона. Короче, тема лекции резко меняется.
— Необходимо знать образ мыслей противника. Небесполезно также знать, какого мнения о тебе друзья. Сейчас мне хотелось бы описать званый обед, на котором я имел честь присутствовать в Алжире на прошлой неделе…
Вдоль бухты Алжира растянулась вереница огней. Мы обедали под открытым небом, возле плавательного бассейна. Но, как не преминул подчеркнуть Морис, отец Шанталь, это было барбекю. («Скотский американский обычай. Наверно, позаимствован у краснокожих».)
Морис сидел во главе стола, с одинаковой гордостью взирая и на своих гостей, и на свое столовое белье, а мальчики-слуги в фесках и белых перчатках приносили из кухонь еду. С приходом осени Морис сосредоточил все свои помыслы на охоте. Однако еще продолжается шальское наступление, и ежедневно поступают сообщения о стычках, порой о коротких боях с феллахами в Оресском массиве. Охотничий сезон начался месяц назад, но лишь на прошлой неделе Морису удалось получить разрешение поохотиться в запретной военной зоне. Дальше за столом сидели двое его товарищей по охоте, коренастые мужчины с густыми нависшими бровями. Пьер Лагайар, бывший десантник, на короткое время покинувший заседания парижского Городского собрания, был почетным гостем. Лагайар привел с собой одного из своих политических союзников и протеже — Рауля Демюльза, самого способного из молодых столичных адвокатов. Я и Шанталь уже были знакомы с Раулем. Было вполне очевидно, что за последнее время Рауль и Шанталь успели познакомиться гораздо ближе. Раулю нравилось принимать позу остряка и бульварного фланёра, а она, кажется, сочла эту позу очаровательной. Мерсье сидел у дальнего края стола, чувствуя себя не в своей тарелке оттого, что его посадили так далеко от меня и Шанталь. (Обед этот состоялся во вторник вечером. Мерсье суждено было умереть в четверг. Во вторник я был уже почти уверен, что Мерсье умрет. Правда, еще не знал, когда и как.) Рауль сидел напротив меня, а Шанталь — рядом с ним.
