Жаллу скребет подбородок и испытующе смотрит мне прямо в глаза.
— Все это я рассказываю для того, чтобы вы поняли, что вещи не всегда таковы, какими кажутся. Вернее сказать, они именно таковы. Это парадокс.
И вновь я сомневаюсь, стоит ли верить Жаллу, но говорить об этом нет смысла.
— Наверно, лучше сделать вам еще один укол до прихода Нунурса. Он не любит, когда у него дома принимают наркотики.
Занимаясь приготовлением раствора и инъекцией, Жаллу не перестает говорить:
— Нунурсу можно доверять. Вот увидите. Он мне подчиняется. Все они подчиняются мне. Бьюсь об заклад, по-вашему, я слишком молод, чтобы руководить целой вилайей. Это не так. Несколько месяцев назад, летом, мне и некоторым товарищам пришлось поехать в Арзев на встречу с одним болгарином, по словам которого, там мы могли получить оружие из России. Вы бывали в Арзеве? Встреча состоялась на скалах у моря, где можно было убедиться в том, что за нами не следят. Мы повсюду расставили наблюдательные посты. Болгарин — возможно, как и вы, — не поверил, что я действительно возглавляю группу. Тогда я велел ему быть свидетелем того, что должно произойти, подал сигнал одному из своих наблюдателей, стоявшему на краю отвесной скалы, он бросился вниз и насмерть разбился о камни — вот таким образом. После этого сомнения болгарина рассеялись. Это правда. Нунурс тоже там был.
Жаллу тяжело вздыхает:
— Ну, а теперь я и мои люди в вашем распоряжении. Можете их ни в грош не ставить, как я. Каков ваш план?
Ни в коем случае нельзя проявлять нерешительность.
— До демонстрации и путча остается больше двух недель. У меня есть кое-какие мысли по этому поводу, но сначала я предлагаю вставить им палки в колеса, устранив Шанталь. Эта женщина опасна.
— Убить Шанталь? Почему бы и нет? — равнодушно говорит Жаллу. Похоже, мои предложения ему вовсе не интересны. — Почему бы и нет? Но как? И где?
— Как раз сегодня утром я заметил, что в оперном театре ставят цикл «Кольцо нибелунга». Послезавтра премьера «Золота Рейна» и…
— И Шанталь будет в театре.
— Там будет весь бывший петеновский сброд, они придут превозносить арийского художника — сверхчеловека. Во всяком случае, это гвоздь сезона. На премьеру де Серкисяны забронируют ложу. Это не вызывает сомнений.
— Опера… — Жаллу колеблется. — Это будет нелегко. Возможно, в театр вам, да и некоторым из нас, удастся пойти. Но как быть с оружием? Разве у входа нас не будут обыскивать? Что мы выберем — пистолет или бомбу? И как будем потом уходить? Никто из нас оперного театра не знает. Так ли уж обязательно это делать в опере?
— Опера — лучший вариант. И вилла де Серкисянов, и здание ОИДК, где работает Шанталь, усиленно охраняются. Кроме того, действию, как и выступлению оратора, присуща своя риторика. Акт насилия в опере произведет определенный эффект — и докажет всему миру, что эти люди нигде не могут чувствовать себя в безопасности.
Жаллу раздумывает.
— Ну хорошо. Это понятно, однако вся трудность в деталях. Необходимо получше ознакомиться с планировкой здания и расположением ложи де Серкисянов. Это важно. Возможно, понадобится время, чтобы «склонить» к сотрудничеству рабочих сцены или других работников театра. Это, наверное, можно сделать… но действовать нахрапом нельзя.
— Правильно. Я об этом подумал. «Золото Рейна» дают в понедельник. Три дня спустя — премьера «Валькирии». Затем идут «Зигфрид» и «Gotterdammerung». Поэтому я пойду на «Золото Рейна», произведу рекогносцировку и о результатах доложу. После чего, на одной из следующих премьер, мы совершим покушение.
Жаллу надолго задумывается. Кажется, он постепенно начинает верить в возможность удачи.
— Ну что ж, хорошо. Лучше всего убить эту женщину во время «Gotterdammerung». Это ведь значит «Гибель богов», да? Как вы выражаетесь, это произведет должный эффект.
Он встает и принимается расхаживать по комнате, возбужденно размахивая опустевшим шприцем.
— Но я тоже иду в театр! Я еще никогда не был в опере! Давайте, если получится, купим билеты в ложу… Нам понадобится приличная одежда, но это я смогу устроить. Все расходы будут оплачены из фондов ФНО. — Он хихикает, почти истерически. — Правда, я не знаю, что скажет по этому поводу Нунурс.
В этот момент открывается дверь.
— А, вот и вы, Нунурс! Легки на помине!
Глава семнадцатая
У Жаллу элегантный и взволнованный вид. Время от времени он смущенно проводит пальцами вниз по своему смокингу. Мне он раздобыл не только смокинг, но и шляпу, белые перчатки и шарф, гардению в петлицу — и темные очки. Из опасения, как бы меня не узнал кто-нибудь из бывших товарищей по оружию, я намерен надвинуть шляпу на глаза и закрыть подбородок шарфом. Я похож на принца Герольдштейнского — в исполнении бакалейщика из провинциальной любительской труппы. Хорошо еще, что приятелям Жаллу из касбы не удалось достать ленту ордена Почетного легиона. Увидев меня, Нунурс ревет от восторга и сильно бьет меня кулаком в живот. По правде говоря, у меня есть брюшко, но брюшко это мускулистое. Оно выдержит, если в него лягнет мул. Я даже хрипа не издаю. Нунурс как-то странно смотрит на меня.
Жаллу повсюду разыскивает свой бинокль и спрашивает меня, надо ли взять денег на мороженое. Сафию, сидящую на своем стуле, все больше раздражают шутки и нервная жестикуляция Жаллу. Я тоже раздражен и вдобавок обливаюсь потом, поскольку Жаллу уже два дня разбавляет дозы морфия водой.
В фойе я проталкиваюсь сквозь толпу толстых белых женщин с золотыми украшениями на груди и мужчин с лоснящимися лицами. Мужчины наклоняются, чтобы расслышать слова собеседников, и отшатываются, когда я, толкаясь, иду мимо. Ах, очарование высшего общества! Ну что ж, я полон решимости не поддаваться этому очарованию. Эти люди собрались здесь в душный, знойный вечер, чтобы продемонстрировать свое превосходство над внешним миром. Ведь за тысячу триста лет своей истории арабы не создали ничего даже отдаленно напоминающего вагнеровский цикл «Кольцо». Таким образом, втискивая свои задницы в кресла, эти бездельники совершают политический акт. Безусловно, оперу я терпеть не могу. Удивительно, что они тоже ее не выносят и при этом так неумело скрывают свое отвращение. Они будут говорить о чем угодно, только не о музыке, ради которой пришли, будут беспокойно ерзать в своих креслах. И все же они готовы идти на такие жертвы, лишь бы было о чем поболтать на званых обедах, этих единственных признаках жизни, которые подает город Алжир в мертвый зимний сезон. Если социалистическая революция увенчается только закрытием оперного театра и прекращением этих званых обедов, она уже будет совершена не зря. Лично я когда-то любил те похабные песенки, что мы распевали в казарме в Камеронову ночь. Нравятся мне и песни Эдит Пиаф. Она поет для простого люда.
Публика теснится в ограниченном пространстве, точно бесчисленное множество хищных птиц, гнездящихся на отвесной скале, — птиц, с пронзительными криками выпускающих свои унизанные драгоценностями когти. Мы сидим в ложе. В свой армейский бинокль Жаллу изучает балкон, главный ярус, бельэтаж и партер. Ни Шанталь, ни ее родственников нигде не видно. Хотя генерал Шалль здесь. Жаллу засек его в первом ряду партера. Если бы мы только пронесли сегодня в театр оружие… Я тоже разглядываю публику как одержимый. После возвращения в Алжир я все время ощущаю незримое присутствие Шанталь. Куда бы я ни пошел, всюду рядом она — призрак, идущий бок о бок, в ногу со мной, — а ночами я лежу не смыкая глаз, потому что мне не дает покоя вопрос: ходит ли рядом с нею мой призрак, присутствует ли он в постели в качестве третьего, когда она лежит там с другим, — ни на что не годный, но то и дело насилуемый? От яркости этой романтической и безусловно болезненной фантазии меня пробирает дрожь, а в учении Маркса все это объясняется весьма туманно. В его «Германской идеологии» сказано: «Фантомы, рождающиеся в мозгу человека, неизбежно являются также сублиматами материальных жизненных процессов, поддающихся эмпирической проверке и связанных с материальными посылками».
