Пора ставить точку на этом деле.
Аль-Хади напрягается от нетерпения под своими ремнями.
— Вы меня отсюда вытащите?
— Я тебя отсюда вытащу, сиди.
— Альхамдулилла!
Я закрепляю у него на голове электроды и на мгновение ставлю магнето на максимальное напряжение. Потом второпях отключаю эту гнусную штуковину и спешу наверх, на солнышко. Это нелегко. Разумеется, это нелегко. Для смерти аль-Хади была, по крайней мере, причина. Слишком многие гибнут без причины на этой войне. На завтрашнем совещании комиссии по безопасности можно попробовать доложить об «остановке сердца во время допроса». В официальных отчетах, вероятно, появится запись: «Убит при попытке к бегству».
Глава шестая
— Вы думали когда-нибудь о самоубийстве, Филипп?
Вопрос полковника, похоже, навеян длительным созерцанием песков, но вот он неохотно отворачивается от пустыни, чтобы пристально взглянуть мне в глаза. Белки глаз у него большие и блестящие. Впечатление такое, будто они принадлежат какому-нибудь священному животному — быть может, пантере, прикованной цепью к колонне египетского храма.
— Никогда, мой полковник. То есть ни разу после Дьен-Бьен-Фу. В последние дни в Дьен-Бьен-Фу я только о самоубийстве и думал.
— Ах да. Расскажите мне еще раз о том, что вы пережили в Дьен-Бьен-Фу.
Он снова принимается глазеть на пустыню, а я в очередной раз пытаюсь описать то, что повидал и испытал за те пятьдесят пять дней весной пятьдесят четвертого. Я рассказываю ему о непрерывном артиллерийском заградительном огне, который велся с окружавших нас холмов и вызывал вибрацию в костях, даже если не была слышна канонада. За все те пятьдесят пять дней он ни разу не прекращался. Описываю таинственный лабиринт полузатопленных подземных траншей, чьи стены в последние дни кишели длинными белыми личинками, проникшими туда с места массового захоронения рядом с летным полем. В этих темных коридорах можно было встретить то представителя племени мео в традиционной воинской экипировке, то кого-нибудь из крыс Нам Юма в форме, снятой с погибшего парашютиста, то мадам из полевого армейского борделя. Все эти наши подземные друзья угодили в ловушку, когда противник сомкнул кольцо вокруг нашего укрепленного узла. В стенах главных проходов были вырыты небольшие углубления, служившие палатами для раненых, кладовками и придорожными часовнями.
Полковник Жуанвиль слушает внимательно. Его интересуют именно эти подробности. Шаблонный отчет о самой осаде ему не нужен, ведь, даже не побывав в Дьен-Бьен-Фу, он, как и многие из здешних военных, прошел в Индокитае огонь и воду. Под командованием Делатре де Тассиньи он участвовал в походе в дельту Красной реки. Потом он приехал сюда и, по его собственным словам, в возрасте пятидесяти четырех лет впервые влюбился. Влюбился в Сахару. Он сказал мне пару недель назад: «Мне бы хотелось заняться любовью со всем этим — с яростными синевой и желтизной, с этой линией горизонта и с этими дюнами, чьи гребни кажутся высеченными невидимым резцом. Заняться любовью… Не думаю, что это невозможно… просто я еще не нашел способа…»
Но сейчас говорю я. Я описываю последнюю жалкую попытку Легиона отметить Камеронов день винным концентратом «Виньоль». Вспоминаю, как Мерсье со стетоскопом в ушах прижимался к земляной стене, слушая, как роют к нам ход желтые человечки. Были там и люди-бомбы — отряды смертников, которые преодолевали проволочные заграждения и шли к нам с вытянутыми руками, улыбаясь и робко пытаясь скрыть взрывчатку, привязанную ремнями к груди. И кошмарные последние дни, когда мы передрались из-за мыла и бритвенных лезвий. У половины наших командиров случился нервный срыв, а некоторые из них покончили с собой. Разумеется, и я подумывал о самоубийстве. Мне лишь хотелось найти лезвие…
И тут полковник Жан-Мари Жуанвиль меня прерывает:
— Но теперь вы больше не думаете о самоубийстве?
— Нет. С тех самых пор.
— А неплохо иногда о нем задумываться. Безусловно, нелегко смириться с бессмысленностью столь жестоких страданий. Если я в чем-то и уверен, так это в том, что смысл человеческой жизни тесно связан с переносом страдания. Я хотел бы взять часть вашей боли на себя.
Я пожимаю плечами так, чтобы он мог расценить этот жест как отсутствие возражений с моей стороны. Полковник не раз говорил, что, когда умрет, хотел бы, чтобы его похоронили в этих милых его сердцу песках. Хотел бы я его в них похоронить.
Внизу, у лестницы, нас дожидается фотограф, прикомандированный к фотослужбе военной разведки. Я с ним знаком. Мне доводилось видеть, как он трудится вместе с Шанталь в отделе документации. Они с Шанталь сосредоточенно изучают тысячи фотографий паспортного размера, проверяя и разбивая на категории список потерь за месяц, прикрепляя бирки на головы, лежащие на столе.
Посовещавшись с фотографом и капитаном Делавином, Жуанвиль отдает свое кепи, белую шерстяную накидку и стек капралу Бучалику и спешно удаляется переодеваться. На этот плащ я не могу смотреть без смеха. Солдаты его любят — как, разумеется, и полковника. Настоящий аристократ, совсем как его бывший командир Делатре де Тассиньи. Один из таких аристократов, генерал Анри де Наварре, отправил меня в Дьен-Бьен-Фу, а другой, полковник Кристиан де Кастрис, руководил той кровавой бойней. И теперь здесь, в Алжире, они повсюду — люди, подобные нашему бывшему главнокомандующему Раулю Салану, мандарины и военные иезуиты. В своем белом плаще Жуанвиль любит производить на своих солдат впечатление крестоносца и мистика. Однако, по-моему, это просто смешно, поскольку на самом деле полковник — человек невысокого роста, коротко стриженный, чересчур мускулистый и страдающий избыточным весом (хотя развиты даже мышцы брюшка). В сущности, он очень похож на меня.
Во всяком случае, капитан Делавин, который отвечает за взаимодействие со столичным Министерством информации, твердо решил, что сегодня мы должны произвести совсем другое впечатление. Никаких кепи, никаких аксельбантов, никаких крестов «За боевые заслуги». В приказе, поступившем из Алжира, сказано, что публика хочет видеть людей дела — дружелюбных, чрезвычайно простых, но непреклонных. Публика хочет увидеть образ грядущей победы. В этом году в моде полосатый боевой камуфляж и зеленые береты. Именно такие наряды мы видим в глянцевых журналах. Приемлемой альтернативой берету является пилотка «ящерица», а после того, как полковник Бежар придумал новый фасон нашей формы, у нас появились элегантные, даже слегка расклешенные брюки. Бежар тоже прошел огонь и воду в Индокитае.
Все мы приехали оттуда сюда. Салан — мандарин, Массю — победитель в битве за Алжир, Тренкье — специалист по карательным акциям против повстанцев, Аргу — грубиян и кумир десантников. Все мы собрались здесь, в Африке, стремясь применить на деле уроки, полученные нами от Хо Ши Мина и генерала Жиапа. Вот только уроки, полученные мной, отличаются от тех, что получили они.
Когда полковник появляется вновь, мы все гурьбой входим вслед за ним в зал заседаний. Фотограф устраивается в углу, и, пока он возится со своей вспышкой, на столе раскладывают карту. В уголках ртов появляются сигареты, и над картой склоняются головы. Я, оказывается, стою рядом с капитаном Рокруа, но полковник подзывает меня к себе…
