Услышав зов, одна курица высунула голову и, нисколько не испуганная появлением Причарда, поспешила к нему.
Дальше произошло нечто, вызвавшее у меня величайшее удивление.
Я прекрасно знал, хотя и не был силен в естествознании (…), манеру собак здороваться при встречах.
Но я никогда не видел, чтобы собака засвидетельствовала таким образом свое почтение курице.
То, чего я никогда не видел, произошло.
Курица очень охотно — и это доказывало, что она не лишена чувственности, — позволяла Причарду себя ласкать, разъяичиваясь (прошу прощения за слово, которое только что изобрел для этого случая) в его лапах, а Причард тем временем, подобно жабе-акушерке, облегчал роды.
Курица при этом пела, как Жанна д’Альбре, когда та разрешалась Генрихом IV.
Но мы не успели увидеть яйцо: оно даже не коснулось земли, как уже было проглочено.
Освободившись от бремени, курица встала, встряхнулась, весело поскребла свой помет и уступила место подруге, которая незамедлительно его заняла.
Причард проглотил таким образом четыре еще теплых яйца, совершенно так же, как Сатурн в сходных обстоятельствах пожирал потомство Реи» («История моих животных», XXXIX).
Эта забавная сцена стоит на грани реальности и выдумки и сильно смахивает на охотничьи рассказы. Но где-то в глубине души мы допускаем реальность описываемого события, ведь Дюма не был бы самим собой, если бы не умел рассказать полусказку, полу-быль об обыденных вещах и заставить читателя поверить в нее. Что бы ни было на самом деле, читатель благодарен за удовольствие от чтения, а отделение мифа от реальности, как мы уже сказали, не входит в задачи этой книги.
В конце концов, Причард погиб в схватке с более сильным собратом, чем поверг в горе своего хозяина, который был к нему очень привязан и находил в нем «оригинальность и непредсказуемость, свойственные умному человеку, не лишенному причуд».
Другие собаки Дюма не оставили в его душе столь глубокого следа, хотя он пишет о них с не меньшей теплотой. Некоторых из них он запечатлел в своих романах. Например, образ пса Алана в романе «Бастард де Молеон» написан с натуры. Прототипом послужил белый пиренейский пес Мутон, подаренный Дюма одним из соседей, но, увы, не принесший ему радости и — даже! — послуживший причиной того, что любовь писателя к животным оказалась под сомнением много лег спустя после его смерти. Вот что, собственно, произошло.
Характер Мутона долгое время оставался загадкой: он был мрачноват, но не казался особо агрессивным. Впрочем, даритель почему-то не захотел посвящать нового хозяина в подробности прежней жизни Мутона, а некоторые из друзей Дюма, предчувствуя недоброе, советовали ему быть с новой собакой поосторожнее. Все шло хорошо, пока хозяин не застал пса за разорением клумбы георгинов и не захотел примерно его наказать. Предоставим слово самому Дюма.
«Я… молча тихонько приблизился к Мутону и приготовился дать ему самый жестокий пинок, на какой я, обутый в туфли, был способен, в ту часть тела, которую он мне подставил.
Это оказалась задняя часть.
Я прицелился получше и, как и обещал, дал ему пинка.
Нанесенный довольно низко, удар, кажется, не стал от этого менее болезненным.
Мутон глухо заворчал, обернулся, попятился на два или три шага, глядя на меня налитыми кровью глазами, и устремился к моему горлу.
К счастью, догадавшись, что должно было произойти, я успел занять оборонительную позицию, то есть, пока он летел на меня, я выставил навстречу ему обе руки.
Моя правая рука оказалась у него в пасти, левая схватила его за горло.
Тогда я ощутил боль, будто мне вырвали зуб (больше мне не с чем ее сравнить), только зуб рвут одну секунду, а мои мучения продолжались пять минут.
Это Мутон терзал мою руку.
Я в это время его душил.
Мне было совершенно ясно одно: пока я держу его, моя единственная надежда на спасение заключается в том, чтобы сжимать горло все сильнее, пока он не начнет задыхаться.
Именно это я делал.
К счастью, рука у меня хоть и небольшая, но сильная: все, что она держит, за исключением денег, она держит крепко.
Она так крепко держала и сжимала горло Мутона, что пес захрипел. Это приободрило меня, и я сжал горло еще сильнее; Мутон захрипел громче. Наконец, собрав все силы, я надавил в последний раз и с удовлетворением почувствовал, что зубы Мутона начинают разжиматься. Секунду спустя его пасть открылась, глаза закатились, он упал без чувств, а я так и не выпустил его горло. Но правая рука моя была покалечена» («История моих животных», XXX).
Возможно, этот эпизод и не заслуживал бы столь длинной цитаты, но именно он, вопреки ожиданиям, может послужить лишним доказательством того, сколь важна интерпретация в описании фактов, а также того, что, при желании и в зависимости от внутреннего настроя, одно и то же событие может привести к самым разнообразным выводам. Отдавая должное свободе стиля «Истории моих животных», Д. Циммерман считает, что книга «открывает нам одну из сторон личности Александра, слишком часто таящуюся во тьме».
[107]
О какой же стороне личности идет речь?
«Столь привычный по описаниям добродушный гигант уступает место существу грубому, жестокому, иногда даже садисту. Как, например, в эпизоде, в котором собака Мутон губит георгин в саду Монте-Кристо. Александр наказывает ее за это ударом ноги по причинному месту. Мутон в ярости кидается на хозяина. Александр, засунув ему в пасть кулак, другой рукой сжимает ему шею. Мутон прокусывает Александру руку. Александр удушает его».
[108]
Оставим интерпретацию исследователя без комментариев. Мы ведь привели эти две цитаты только для того, чтобы показать на примере, сколь зыбко наше «истинное» знание о ком бы то ни было и насколько оно зависит от представлений, то есть от конкретного субъективного взгляда. Упомянем лишь те детали, которые не вошли в интерпретацию Д. Циммермана. Во-первых, вопреки настояниям окружающих, укушенный писатель запретил убивать собаку, заявив, что «сам спровоцировал нападение и (…) сам виноват». В тот момент ему всего важнее было убедиться, что собака не бешеная, мстить же животному он не собирался. Убедившись, что с псом все в порядке: тот вполне пришел в себя, спокойно и нормально ел, — Дюма успокоился (вопрос о бешенстве отпал) и велел вернуть Мутона прежнему хозяину. Только тут выяснилось, что от пса старались избавиться, потому что он кусался.
Если же кого-то интересует, как сильно сам Дюма пострадал в схватке с Мутоном, то описание его покалеченной руки вы можете найти в первой главе нашей книги, где оно приводилось в качестве доказательства того, что даже увечья и болезни не могли помешать Дюма работать.
Помимо собак в замке Монте-Кристо обитали три обезьяны, напоминавшие писателю, по его собственным словам, известного переводчика, прославленного романиста и одну знаменитую актрису. И хотя в жизни животные, несомненно, носили имена тех знаменитостей, чьи лица и мимику они, сами того не зная, напоминали, в «Истории моих животных» они получили звучные, но не очень прозрачные псевдонимы.
