Первый вопрос к Белову был таков: «Откуда он узнал о появлении секретного работника?»
Ответ был прост: «Увидел в окно, господина Л. Белов знает уже пятнадцать лет».
Вопрос второй: «Каким образом Белов узнал, что у секретного отдела есть в нем надоба?»
«Через мальчика, которому разрешено выходить на крепостной двор».
Третий: «Почему господин Л. доверил мальчику столь важную задачу?»
Над этим вопросом Белов задумался, но потом решил, что не время и не место темнить перед товарищами, которые остаются в неволе. Кроме того, «мальчик», она же Мелитриса, весь день не появлялся ни в камере, ни во дворе. А это значит, что ее не схватили и ей удалось бежать.
Голос Александра неожиданно дрогнул:
— Я должен открыть вам, господа, тайну, которая мне не принадлежит. Надеюсь на вашу скромность. Тот, кого мы называли «мальчиком», есть на самом деле фрейлина Ее Величества Мелитриса Репнинская. Каким образом она попала в плен, я рассказать вам не могу. Это является тайной ее и господина Л.
Последний ответ вызвал полное смятение в обитателях камеры, да что смятение, — шок, после которого минуту молчали, глуповато и потрясение посматривая друг на друга, а потом загалдели все разом: «И ты знал и молчал…» «Не нужны мне чужие тайны, но что женщина — мог же предупредить!.. Ну это ни в какие сани, господа!.. Белов, вы скотина! А наши разговоры, господа, я умру с краской стыда на лице!»
Именно последний ответ обеспечил Белову при голосовании полное единодушие: все были за побег. Даже майор кавалерии, у которого были свои счеты с секретным отделом и который во время всего разговора хмуро буравил Александра взглядом, а на все его ответы неодобрительно встряхивал головой, поднял забинтованную руку в утвердительном смысле. Александра не только благословили на побег, но и помогли ему, чем смогли. Надо ли говорить, что они сберегли чужую тайну. По выходе из крепости они рассказывали, что среди них, пленных, была женщина, которая добровольно взяла на себя роль сестры милосердия, но само имя Мелитрисы всуе никогда не упоминали.
В случае неудачи Белову вне всяких сомнений грозила виселица. В подтверждение этого обращаюсь к старым мемуарам шведского дворянина, некоего Горна, который воевал на стороне Фридриха, а потом попал в наш плен. Горна привезли в Петербург. Он был знатен, имел весьма высокий чин в армии, поэтому перед заключением его в Петропавловскую крепость его удостоили аудиенции с сильными мира сего.
В мемуарах Горн
[15]
подробно описывает сцену разговора с канцлером Воронцовым и Ив. Ив. Шуваловым. Фаворит спросил шведского дворянина:
— Скажите, господин Горн, может быть, вам это известно, почему король Фридрих велел колесовать в Кистринской крепости одного из наших офицеров?
От этой фразы кровь стынет в жилах, но шведский офицер, весьма обиженный на русских, никак не потерял самообладания.
— В Кистринской крепости был составлен заговор. Более трех четвертей пленных принимали в нем участие. Для расследования этого заговора король Фридрих собрал военный совет. При разборе выяснилась фамилия офицера — зачинщика, какой-то малый чин, подпоручик. Я не знаю подробностей.
— Это неправда, что зачинщика поддержало большинство наших офицеров. Не у всех сдали нервы, — возразил Шувалов. — Кроме того, мне известно, что пленные содержались в ужасных условиях. Я сам неоднократно посылал деньги генералу Чернышеву, он менял их на тайлеры и делил между пленными, которые голодали. На все наши предложения об обмене Фридрих отвечал отказом.
Швед приосанился и независимо ответил Шувалову:
— А я считаю, что наказание, к которому король приговорил офицера, о коем вы имели честь спросить меня, было справедливое и не противное законам цивилизованного государства, так как достоверно известно, что сей офицер в видах своего освобождения замыслил перебить весь прусский гарнизон.
Горячий дворянин хотел добавить еще одну фразу, но сдержался. Не имея возможности высказать ее вслух, он с неким задором справедливости вписал ее потом в свои заметки: «Ваша императрица Елизавета, давая обет не лишать жизни ни единого преступника в течение своего царствования, вообразила, по-видимому, что и все прочие монархи должны поставить себе это в закон»
[16]
.
Но и без этой фразы сказано было достаточно. Иван Иванович вспылил, наговорил Горну обидных дерзостей, но присутствующий канцлер Воронцов, как человек более мягкий, переменил тему разговора.
Подробности о колесовании в Кистрине рассказал генерал-лейтенант Чернышев, вернувшийся в 1759 году из плена. Рассказ его был ужасен. Колесование происходило на виду у всех пленных, для чего их вывели на крепостной двор. Вокруг выстроился весь прусский гарнизон, вооруженный до зубов. Фридрих хотел устрашить казнью не только русских, но и своих солдат, среди которых были люди самых разных национальностей.
Но всего этого Белов не мог предвидеть и оставлял плен с легким сердцем. Договор Лядащева с Беловым, через Мелитрису разумеется, был таков: если кучер Сакромозо выведет лошадей на прогулку с завязанными хвостами, то это будет означать: «Скоро, будь готов», а уже если лошади будут укрыты красными с кистями вольтрапами, то значит — «сегодня». Местом встречи была назначена все та же конюшня, вернее небольшой закуток в ней, предназначенный для кареты Сакромозо. Выйти за пределы камеры Александр мог только ночью, и Лядащев должен был это учесть.
Все раненые взялись по очереди следить за манипуляциями кучера, боясь упустить условный знак, но когда старый офицер-улан крикнул: «Узлы на хвостах!», Белов ушам своим не поверил. Оные узлы появились спустя час после его разговора с ранеными. «Прыток Василий Федорович», — подумал Александр, он и представить себе не мог, какие планы побега придумал мнимый кучер.
Как мы уже говорили, обязанности Лядащева по приказу Сакромозо распространялись только на карету и лошадей. Он ни разу не был позван в покои рыцаря, он даже не знал толком, куда выходят окна его апартаментов. Сакромозо входил в дверь башни, примыкающей к крепостной стене, и совершенно исчезал из поля зрения. Лядащеву запрещено было выходить за стены крепости. Исключением был тот день, когда пастор передал офицеру просьбу Сакромозо выслать за ним карету. Именно это и позволило Лядащеву вывезти из крепости Мелитрису. Романтическое совпадение, скажете вы? Но вся наша жизнь состоит из совпадений, благих и несчастливых. Творец, придумывающий нашу судьбу, — лучший из романистов.
Лядащев не знал также, кого посещает в городе Сакромозо, но рассказ Мелитрисы многое ему объяснил. Уверенность Лядащева, что Сакромозо решил оставить службу Фридриху и дать деру — куда глаза глядят, появилась из-за неотступного наблюдения за поведением «хозяина» и анализа каждой небрежно брошенной фразы.
