Мелитриса оделась и, держа сапожки в руках, чтоб не будить обитателей дома, осторожно вышла на лестницу. Помнится, ее совсем не удивило, что дверь в ее покои была не заперта, в первый день ее заточения она вообще внимания не обращала на такие мелочи. Зато входная дверь была заперта, ключа в замочной скважине не было, и это ее разозлило. Все окна первого этажа были закрыты ставнями, сквозь щели в них сочился утренний свет. Как показал обход, дом был очень мал. Внизу располагались две горницы, в одной из них кто-то спал, и кухня с холодным очагом, печью и полками с посудой, оловянной и глиняной. Была еще одна дверь — закрытая, наверное в кладовку или в другое подсобное помещение. На втором этаже находилась только та светелка, в которой она ночевала, хода на чердак она нигде не обнаружила, видно, лестница туда шла снаружи дома.
Мелитриса побродила по комнатам, а когда вернулась на кухню, застала там Фаину и солдата Устина, последний суетливо колол лучину на растопку. Фаина стояла рядом совершенной распустехой, волосы нечесаны, душегрейка надета прямо на рубашку. Она чесала одной босой ногой другую и честила Устина за то, что тот проспал. Увидев Мелитрису, она тут же прекратила гудеж и спросила вполне доброжелательно:
— Встали?
— Попыталась… — отозвалась Мелитриса меланхолично. — Что же вы стоите босиком на холодном полу? Завтракать будем?
— А как же, конечно, будем. Сейчас этот тюлень сонный воду согреет…
«Тюлень» обиженно засопел.
— Фаина, чей это дом?
— Мой. А зачем вам? — спросила она подозрительно.
— Что значит — зачем? Я хочу знать, куда меня привезли.
— Все узнаете, милая моя сударыня. Не такие они люди, чтобы правду от вас скрывать, — страстно сказала Фаина и удалилась в свою комнату одеваться.
Позавтракали на кухне просто, но сытно и двинулись в большую комнату. Она выглядела побогаче, лет двадцать назад эта гостиная была даже нарядной, а сейчас голубая комка, коей были обиты стены, выцвела, запятналась и загрязнилась, вощаные обои на панелях в иных местах прорвались до дыр. Хороша была только синяя изразцовая печь, в ней уже трещали дрова, и холодная гостиная обещала скоро нагреться.
Мелитриса была спокойна, она как бы смотрела на себя со стороны и радовалась, как достойно и гордо ведет себя некая пленная девушка. Она не собиралась плакать и отчаиваться, более того, ей даже интересно, что это за фокус такой, насмешку или нелепицу приготовила ей судьба?
Фаина поставила перед печкой длинную лавку и, к удивлению Мелитрисы, принесла две расписные прялки и веретена на подносе.
— Будем прясть.
— Что? Я не умею.
— Если не умеете, будем учить. Девица в вашем возрасте должна уметь делать все. — И добавила, как фыркнула: — Фуй какая!
— Я фрейлина Ее Величества, — сказала Мелитриса, примериваясь к веретену.
— Были фрейлиной, — уточнила хозяйка, и это замечание очень не понравилось девушке.
Однако у нее достало чувства юмора, чтобы со стороны подмигнуть пленной девице. Два тюка желтоватой овечьей шерсти с застрявшими в ней репьями и сухим навозом, два неумелых веретена — Фаина в уменье прясть не очень-то обогнала Мелитрису. Скоро за разговором выяснилось, что прядут они только затем, чтобы скоротать время, прясть велел Аким Анатольевич. Сколько им придется вертеть веретено — день или неделю, Фаина точно сказать не могла..
— Я надеюсь их сегодня дождаться, — сказала она с ясной, светлой интонацией, очевидно, сердце ее не было равнодушно к загадочному Акиму Анатольевичу. К вечеру предположение Мелитрисы получило подтверждение в виде насурьмленных бровей и нарисованного свеклой румянца. Особенно потрясло Мелитрису то, что Фаина надела брыжи
[36]
. Кружева топорщились в разные стороны. Интересно, если на эту могучую грудь положить веретено — оно скатится? А чашку поставить?
В этот вечер Аким Анатольевич не появился. Следующий день был копией предыдущего. Встали, поели, пряли до обеда, ели, спали, пряли… Чушь, бред, дичь — украсть фрейлину из дворца, чтобы на какой-то убогой даче посадить ее прясть овечью шерсть! Такая действительность похожа на сказки француза Перро или чудные комедии Лопе де Вега. Когда об этом читаешь, все выглядит очаровательно, но в жизни… нелепо, скучно, оскорбительно.
— Если хотите Евангелие, я дам, — сказала Фаина перед сном.
Под обтянутой кожей обложкой уместились Ветхий и Новый заветы. Мелитриса наугад раскрыла книгу:
«И скажи нам слово сие: очи мои, лейте слезы день и ночь и не переставайте, ибо великое бедствие поразило деву, дочь народа моего…» Она посмотрела оглавление — книга пророка Йеремии.
Мелитрисе стало страшно, озноб прошел по спине, сдавило грудную клетку так, что трудно вздохнуть. Что это? Можно ли слова пророка считать предсказанием? Надо, наконец, заглянуть правде в глаза. Это не игра. В ее жизни случилось что-то страшное, непонятное… Что она ждет? Почему не торопит невозмутимую обманщицу Фаину?
Утром Мелитриса обрушила на хозяйку дома лавину вопросов: кто, зачем? Фаина молчала, потом пригрозила:
— Если будете мне надоедать, я вообще с дачи съеду. А вас с Устином оставлю. Да под ключ! Вы слова-то русские понимаете: не велено мне отвечать! И не бунтуйтесь! Вы и так здесь в большой свободе живете. Мне приказали вас не стеснять. Я и не стесняю. По всему дому гуляете и едите вдосталь!
Мелитриса молча села за прялку.
Страстно ожидаемый Аким Анатольевич появился на четвертый день. Это был раскрасневшийся от ветра, необычайно бойкий тридцатилетний человек в одежде из ярких сукон — зеленых, пурпурных, украшенных черными петлями, снурками и браденбурами
[37]
. Лицо он имел довольно приятное, однако много на нем было оспин или мелких шрамов; полученных от оспы, а может быть на поле боя, но не исключено, что во время бритья, просто рука была не твердая.
На Мелитрису он смотрел любовно, так оглядывают что-то выгодно, недавно приобретенное и дорогое сердцу: карету, мебель или, скажем, камзол, словом, такую покупку, которая глаз не имеет, а потому не может ответить взглядом.
— Ну, как она? — спросил он Фаину, предлагая Мелитрисе жестом пройти в гостиную, так девушка называла большую комнату.
— Без особых волнений, — отозвалась хозяйка, — но вопросы задает.
— Это понятно, — оптимистично заметил Аким Анатольевич, усаживаясь.
— Что ж, госпожа Репнинская, приступим.
— Я ни к чему приступать не собираюсь, — с вызовом отозвалась Мелитриса. — Вначале скажите — кто вы такой и что вам от меня надо?
