— Поверьте, ваше величество, нельзя с ней договориться, она все врет! Давеча начал с ней про собак… у меня ведь, знаете, порода! Поверьте, государыня, я дело говорю! Не может про собак, а может про моего министра Штамке… зачем он ей? Неважно! Я одинок! Конечно, я нахожу душу, которая сочувствует мне во всем. Это достойные женщины! Да и Александр Иванович подтвердит.
Шувалов немедленно стушевался. Елизавета расхаживала по комнате, занятая своими мыслями, но когда до нее дошли слова, которые, сбиваясь с грамматики и синтаксиса, сами собой выпрыгивали из уст разгоряченного наследника, она сказала почти участливо:
— Помолчи, Петруша. Мы с тобой потом поговорим.
Шувалов поймал взгляд Елизаветы, немедленно взял Петра Федоровича под локоток и вежливо, но твердо, что-то без остановки нашептывая ему в ухо, повлек его к двери.
— Я не хочу ссорить вас еще больше, — тихо сказала Елизавета великой княгине, — но мне хотелось бы кое-что сказать вам… потом, сейчас уже поздно, — добавила она неожиданно сердечно, и Екатерина тут же откликнулась на этот добрый знак.
— О, ваше величество, как я хочу отдать вам свое сердце и душу!
— Я представлю вам эту возможность. А теперь идите…
Ни жива ни мертва Екатерина в сопровождении Шувалова проследовала в свои покои. Никто не встретил их по дороге, даже Анна спала.
На столике рядом с кроватью стоял стакан кипяченой воды, который ей всегда ставили на ночь. Екатерина выпила его залпом. Вода не утолила жажду, не убила внутреннюю дрожь. С зажженной свечой она подошла к зеркалу. Из темноты выплыло бледное, в общем довольно хорошенькое лицо с мокрыми от пота висками и запекшимися губами.
— Я победила? — спросила Екатерина свое отражение. — Я выиграла эту партию? Теперь только терпение… Спрятаться ото всех и ждать…
Александр Иванович тихо вернулся в апартаменты государыни. Иван Иванович уже вышел из-за ширм. Старший Шувалов вошел в тот момент, когда фаворит нежно поцеловал Елизавету в ладонь.
— Лжива беспредельно, но и умна беспредельно, — со смешком сказала Елизавета. — И все-таки мне ее жаль.
— Но почему? — Иван Иванович был душой и сердцем на стороне государыни.
— Вы не видели, какой привезли ее в Петербург. Она была худа, испугана, плохо одета — совсем ребенок. Я дарила ей соболя и драгоценности. Их немедленно отбирала у нее мать, эта негодяйка Иоганна. И ведь не уследишь! Она вела себя так, словно это ее, старую чертову перечницу, привезли в жены к наследнику. Дура! Интриганка! А дочь лежала с воспалением легких, она почти умирала. Тогда она была очень вежлива и полна желания угодить.
— Это желание у нее и сейчас налицо, — заметил Иван Иванович.
— Еще бы… Она чувствует, что ей прищемили хвост. И шашни у нее с Бестужевым были, знаю, сердцем чувствую, — Елизавета ударила себя в пышную грудь. — И письма Апраксину она писала, и вовсе не такие безгрешные, как она хочет показать. Это я тоже знаю, но что делать? Как бы ни была плоха супруга наследника, лучшей-то нет. Петрушка дурак, так пусть хоть жена у него будет умная!
Старший Шувалов стоял в сторонке, с умилением слушая этот разговор, и для удовольствия своего шуршал спрятанными в кармане тайными бумагами, которые выкрала для него Анна. Взял на всякий случай — вдруг понадобятся… Все зависело от того, как разговор потечет, а он потек в правильном направлении. Документы предъявлять рановато. Пусть полежат. Они своего часа дождутся.
Корабли России
В Берлине были недовольны бароном Ионой Блюмом, он это чувствовал по тону получаемых шифровок. Кажется, какое неудовольствие можно учуять, обследуя клочок бумаги, где языком цифр давались только распоряжения — никаких оценок! Но и приказы можно по-разному отдавать. Ушел в прошлое придуманный Блюмом язык иносказания. Бесконечно обсуждать передвижение пасущихся на поле стад, как-то фрегатов, кораблей и шхун, можно в мирное время. Когда идет война, нужны подробности. Но не будешь же писать: расстояние от рогов до хвоста у стельной коровы 118 футов (читай — длина по килю), а вымя на 58 сосцов (читай — число орудий).. Зачем им в Берлине нужна такая скрупулезность? Не иначе как некий чиновник, мелочь, крыса канцелярская, желает выслужиться перед начальством и требует не только виды судов и курс их передвижения, но и названия, параметры, на какой верфи сработано, когда на воду спущен. Это уже, простите меня, работа не для шпиона, а для академика, любителя книжной пыли.
Должны же в Берлине понимать — он не сам роется в адмиралтейских «Юрналах», выписывая корабельные параметры, для этого у него есть моль канцелярская, которая все эти данные находит и в книжку списывает. Так этот плут и жадный человек вздумал работать сдельно. За каждое судно полтину требует. Может, он все эти шхуны и шнявы из головы сочиняет, или, того хуже, суда эти разломаны давно или в шведский плен попали! И ведь не проверишь. Вчера притащила моль бумажку. Блюм глазам своим не поверил. Написано: «шмак Сясь», при этом никаких параметров, пояснений, известно только, что сей шмак отбыл еще осенью в Курскую губу. А посему гони полтинник!
Блюм обиделся:
— Не может быть такого названия — Сясь. Нет в русском языке такого слова.
— Как же нет, если назвали. Шмак сработан в Сясьском устье, Сясь это река. Неужели не знаете?
Блюм с отчаянием тогда подумал, что здесь все можно выдумать: и название верфей, и рек, и кораблей, Россия так обширна — поди проверь! Не жалко ему пятьдесят копеек, тем более не своих, но ему нужны гарантии!
Если быть точным, то и шмаки его не больно-то интересуют, ему нужны серьезные суда: корабли, фрегаты, галеры, шхуны. Сейчас Блюм стал разбираться, что к чему, а раньше его провести было легче легкого. Что он знал, например, про шхуну? Только что это трехмачтовый парусник с косыми парусами. Теперь он разбирается во всех тонкостях, потому что знает: шхуны бывают обыкновенные, в которых две или три мачты, бывают шхуны бермудские или гафель, но таких в России не строят, есть шхуны бриги — их называют бригантинами. У бригантины фок-мачта оснащена как у брига, то есть с полной прямой парусностью, но грот-мачта уже с косыми парусами. А это красивее, изящнее. У фрегатов все мачты прямые. С галерным флотом он тоже знаком, но меньше его уважает.
О, корабли России! Может, и не стоило бы переходить на столь высокую и прекрасную материю после описания грязной шпионской возни Блюма, но ведь не всегда угадаешь, как естественно перейти на ту или другую тему… А так хочется помянуть наши корабли вместе с именами пращуров наших, которые их сочиняли и строили, ходили, по их палубам, палили из пушек и птицей взлетали вверх по реям, ставя паруса и выполняя приказы — нормальный человек не в состоянии их запомнить, но с детства от них замирала душа. Все эти звонкие команды касались просто парусов: фок-марселей, грот-бом-брамселей, фок-бомбрамселей и крюйс-стень-стакелей.
Человечество много приобрело с развитием промышленной цивилизации, но сколько утрачено! Кроме потери лошадей, как тягловой силы, карет — как транспортного средства, шпаги — как оружия, слова «сударь» — как обращения, а также массы милых и добрых понятий и вещей — все они ушли за пыльную музейную тесьму, мне особенно жалко парусных кораблей. Кто знает, может быть, они еще вернутся — и не только для киносъемок или учебных вояжей, а как средство передвижения. Для этого надо, чтобы люди в бестолковой их жизни поняли, наконец, что торопиться им некуда, что красота просто обязана спасти мир и что более экологически чистого двигателя, чем парус и ветер, невозможно придумать.
