Роль посыльного на этот раз выполняла Владиславова, поскольку Пуговишников был ее зятем, и неурочный визит тещи ни у кого бы не вызвал подозрения. Записка была лаконичной: «Вам нечего бояться, успели все сжечь». Екатерина никогда не говорила Владиславовой о бестужевском манифесте, но, слава Богу, умной женщине ничего не надо было объяснять. По возвращении Владиславова выглядела благостно:
— Слезно благодарит вас зятек и в ноги кланяется. Очень он, сердешный, — она перешла на шепот, — крепости боится.
— Ее все боятся, — вздохнула Екатерина. Вошедшая в комнату Анна уловила только конец фразы, заинтересованно глянула на Владиславову, но ничего не спросила. Анну Екатерина сама вызвала в кабинет. Ей надлежало завтра же с утра пойти в дом к графу Бестужеву и спросить там немца-музыканта. Екатерина объясняла подробно, Анна понимающе кивала. Решили, что первому, кто откроет дверь, Анна скажет, что пришла к Зигфриду Дитмару передать пакет из Мюнхена… или Нюрнберга… или Бибирах-ан-лер-Риса, какая разница? Главное, увидеться с музыкантом.
Теперь было уже доподлинно известно, что Бестужева не отвели в крепость, а содержат под домашним арестом. Камердинер Екатерины Шкурин, малый расторопный и преданный, узнал даже имя начальника караула. У Екатерины мелькнула мысль, а не послать ли вместо Анны Шкурина, но после некоторого размышления она вернулась к первому варианту. Уж очень деликатна была миссия девушки. Шкурин мужчина громкий, заметный, да и слуги бестужевские могут знать, чей он камердинер, а Анна молчалива, сдержана, но всякий, кто увидит ее, захочет перекинуться с ней словцом. Анна должна была наладить постоянную связь с домом Бестужева. Потом, Бог даст, она и с другими арестованными найдет тайный контакт. Тогда удастся корректировать показания на допросах.
Надобно, чтобы не было никаких разночтений, чтоб и Ададуров, и Елагин, и конечно, Бестужев показывали одно и то же по главным вопросам.
Визит Анны увенчался полным успехом. Трубач Дитмар долго не хотел понимать, от какого родственника он должен, вопреки его желанию, получить привет и ценную посылку. Но как только понял, родственников сыскалась целая дюжина. «Дитмар сказал, — конспиративно шептала Анна, — что граф Бестужев заперт в библиотеке, ходить по дому ему не разрешают. Супруга его пребывает в болезни и из комнат своих не выходит. И еще Дитмар сказал, что приходить к нему в дом никак нельзя — опасно, а сноситься можно будет через тайник».
Тайник музыкант придумал самый обыденный и неприметный. Недалеко от особняка Бестужева ремонтировали чей-то дом. Там работало полно народу, завезли много строительного материала, а в уголке сада лежал всеми забытый битый кирпич. Вот в щелях этого мерзлого кирпича Дитмар и придумал устроить тайнохранилище, как бы почтовый ящик.
На следующее утро Анна в сопровождении Шкурина пошла проведать тайник, но он был пуст. По зрелым размышлениям это ни о чем не говорило, времени прошло слишком мало, но возникло другое непредвиденное осложнение. Когда Анна пробиралась между куч гравия и щебня, каменщики побросали мастерки и смотрели на нее с великим удовольствием. Поскольку Шкурин не удержался и рассказал ее высочеству, какое впечатление на всех оказывает красавица Фросс, решено было впредь к тайнику Шкурину ходить в одиночестве.
Шок, вызванный арестом Бестужева, прошел. Екатерина нашла способ увидеться с Понятовским. Он сказал, что, по счастью, предоставлен самому себе, никакого намека на слежку, он посол другой державы, потому не может быть арестован. Решено было, что в целях безопасности Екатерина сама не будет писать Бестужеву, за нее это будет делать Понятовский.
В четверг Шкурин ходил к тайнику, на этот раз — о, счастье! — канал для сношений начал действовать. Шкурин забрал из тайника записку, а сам положил письмо от Понятовского, написанное накануне. В этом письме Понятовский в самых невинных выражениях спрашивал Бестужева о здоровье, настроении и сообщал, что все ранее им сказанное дошло до нужных ушей. Бестужев должен был догадаться, о ком шла речь. Наконец-то связь наладилась! Можно было передохнуть. И тут громом среди ясного неба грянуло сообщение — Бернарди арестован! Об аресте ювелира Екатерина узнала стороной от случайного человека и взволновалась страшно. На скромность и преданность Елагина и Ададурова она могла полагаться полностью, но Бернарди никак не относился к числу ее близких друзей. Ювелирщик был слишком скользок, увертлив, он всегда и во всем стремился извлечь собственную выгоду.
А кто его знает — какой эта выгода предстанет перед его воспаленным тюрьмой взором?
Через тайник Бестужев писал великой княгине, что если у нее есть возможность передать информацию Елагину и Ададурову, то пусть сообщит: он рекомендует им говорить только правду. «Если бы экс-канцлер знал об аресте Бернарди, — подумала Екатерина, — то вряд ли стал советовать подобное. Ювелирщику на допросах надо было молчать о многом, а еще о большем просто врать, чтобы как-то обелить себя».
Екатерина решила, что пришла пора призвать на помощь князя Оленева, для чего послала к нему Анну Фросс с запиской. Та отсутствовала полдня, если не больше, а потом явилась с заявлением, что все это время прождала князя Оленева, но тот так и не явился.
— Записку оставила?
— О да, ваше высочество.
Что-то в лице Анны не понравилось Екатерине. Этому выражению трудно было найти название. Может быть, отвлеченный, как сказали бы латины, абстрактный взгляд или слегка надменное, простонародное выражение упрямства, так смотрят грязнули-горничные, когда им делают выговор. Или она уловила легкий дух спиртного? Нет, не может быть. Екатерина ненавидела и само вино и его пьющих, все окружающие отлично знали это.
Будь у Екатерины спокойнее на душе, она, конечно, разобралась, что за новое, неуловимое — этакое, появилось вдруг у Анны в лице, а потом само собой истаяло. Но великой княгине было не до Анны. Она искала связи с Бернарди и не находила ее.
Через три дня наступил крах. Направляющийся к тайнику Шкурин не дошел до места, так как издали увидел солдат, которые методично раскидывали кучу кирпичей. Ясно было, они добрались до тайника, осталось только узнать, что попало им в руки.
Не много — так надеялась Екатерина. Вчера Шкурин отнес письмо Понятовского, написанное под диктовку. Язык письма был эзоповский. Ничего следователи в нем не поймут, а Бестужев должен был догадаться, что Екатерину беспокоит одно — ее письмо к Апраксину.
Ожидания Екатерины оправдались. Следователь на основании этого письма не смог предъявить Бестужеву новых обвинений, зато Понятовский сразу почувствовал последствия своей переписки. Был поставлен вопрос о немедленной высылке его из России за сношение с государственным преступником. Но посла невозможно выслать в один день. Начали с того, что новый канцлер Воронцов потребовал у польского короля отозвания графа Понятовского. Со временем граф действительно был отозван, но это случилось только спустя полгода.
Самым неприятным в аресте тайника под кирпичами было то, что граф Бестужев, опечаленный тем, что не получил от Екатерины ни строчки, усомнился: а дошли ли до нее его заверения? Усомнился и написал фразу, которую раньше боялся доверить бумаге: «Ваше высочество, припадаю к ногам вашим. Поступайте во всем смысле бодро, ибо пустыми подозрениями ничего доказать не можно». Воистину, и на старуху бывает проруха. Такой политик, такая умница, и так подставиться! Именно эта записка попала на следственный стол и принесла экс-канцлеру неисчислимые неприятности и неудобства. Но об этом после.
