Владиславова повторила вопрос, все затравленно молчали. Потом кто-то начал всхлипывать, фрейлины принялись тереть глаза, истопник шепотом матерился. «Это не мы… ваше высочество, не мы… смилуйтесь, мы и писать не умеем, и букв таких не знаем!» — робкие вначале всхлипы превратились в ропот. Владиславова хлопнула в ладоши:
— Ти-хо! Мы вернемся к этому разговору после обеда… А пока вы промеж себя обсудите. Может, есть кто на подозрении?
Когда разошлись все, кроме Владиславовой, Анна вернулась от двери и бросилась в ноги Екатерине:
— Что ты, девочка? — удивилась великая княгиня, она не терпела бессмысленного унижения людей.
— Это я написала, — пробормотала Анна, лицо ее было залито слезами, плечи скорбно обвисли.
Екатерина в себя не могла прийти от изумления.
— Объяснись, — сказала она коротко. И все объяснилось самым простым способом. Оказывается, Анна случайно познакомилась с новой фрейлиной государыни, а поскольку у той очень странное имя, девушка записала его на бумажку, а бумажку спрятала в лиф.
— И все прочие писульки твои? — нахмурилась Владиславова.
Да… это ее записки. Она имеет обыкновение с того самого момента, как выучилась писать, записывать сведения, которые боится забыть. Обычно это денежный долг или время встречи. Записки она прячет в сумку или лиф, а потом выбрасывает. Слова Анны звучали правдоподобно.
— Но как ты познакомилась с Репнинской? И где? — Екатерина помнила о желании государыни взять к себе дочь погибшего героя, но она никак не ожидала, что это желание осуществилось.
— Мадемуазель спросила меня, как пройти к дворцовой канцелярии. Она должна была получить посланные почтой вещи ее покойного отца.
— И она их получила? — голос Екатерины дрогнул.
— Не знаю. Это было… — Анна подняла глаза к потолку, вспоминая, — еще в октябре.
Екатерине бы задуматься, почему Анна три месяца носила в лифе крохотную записку с именем фрейлины Репнинской, что это роковое совпадение, но великая княгиня думала о другом. Ей казалось, что сама судьба во благо дала ей такую подсказку.
— Оставьте меня одну, — сказала Екатерина. Ей надо было подумать. Князя Репнинского она знала совсем не коротко. Его представил Елагин, сказав, что этому человеку она может доверять как ему самому. Собственно, с ее письмом к Апраксину и должен был ехать Елагин, но потом поездка разладилась, кажется, из-за Шуваловых, и Елагин нашел себе замену.
Если девица со странным именем получила вещи с поля брани, наверняка какой-нибудь сак или баул, то там может храниться и ее письмо к Апраксину. Во всяком случае, это необходимо проверить. Сначала, она решила поговорить с принцессой Курляндской — встретиться с ней где-нибудь ненароком, скажем, в театре или на представлении только что приехавшей французской комедии. Все ожидали, что государыня опять начнет посещать театр, раньше она обожала французскую комедию. Однако в театр Елизавета не приехала, посему не было там и гофмейстерины.
Встреча с принцессой Курляндской произошла на музыкальном вечере у великого князя. Он должен был сам играть на флейте с небольшим оркестром. Очень возбужденный, с вытаращенными глазами, он порхал среди пюпитров, размахивая руками. Появление жены его приятно поразило… Недавнее рождение дочери, подарок государыни, уважение, которое торопились высказать придворные в связи с этим событием, как бы отодвинули на время раздражение, неизменно возникавшее при виде супруги. А здесь он был ей почти рад. Ах, как бы она еще хоть что-нибудь понимала в музыке! Екатерина сидела в первом ряду, внимательно слушала Генделя, даже аплодировала, ударяя веером по кончикам пальцев. После музыки был ужин. Их места оказались рядом с принцессой Курляндской. Вначале Екатерина сказала, что принцесса замечательно выглядит, что прическа ей определенно к лицу и украшения очень гармонируют с цветом волос (что было, кстати, правдой — волосы у кривобокой принцессы были замечательные). Дальше ее высочество посетовала на сложную, полную забот жизнь обер-гофмейстерины: фрейлины, по сути дела, еще девочки, они так молоды, так неопытны… сколько нужно сил, чтобы приобщить их к жизни двора. Как-то незаметно вышли на фрейлину Репнинскую.
— …у девочки странное имя — Мелитриса. Она очень любила отца. Девочка из небогатых, на полном обеспечении государыни. Что ей там оставил отец? Пару пистолетов…
Екатерина очень удивилась — откуда пистолеты у юной особы, неужели отец переслал их с поля брани?
Именно так. Посылка — обычный дорожный ларец — два месяца гуляла по России. В детстве Мелитриса жила в Москве, там была усадьба ее матери, потом переехала в усадьбу тетки под Псков. Посылка повторила этот путь… Хотя по совести говоря, может быть, было бы лучше, если бы девочка вообще ее не получила. Ничего ценного там не было, но полно писем — переписка отца. Мелитриса их часто читает. Не плачет, но после чтения к ней приходит подавленное состояние. Вообще она очень скрытная, с ней бывает очень трудно…
Ужин кончился танцами. Самый узкий круг, пар шесть-семь, не больше, все друзья и приятельницы великого князя. Екатерина чувствовала себя там белой вороной. Но даже это не портило настроения. Она теперь знала, в каком направлении ей нужно идти и с чего начинать действовать.
Визит Бернарди
С выздоровлением государыни двор ожил, и Мелитриса приступила, в числе прочих, к своим фрейлинским обязанностям. Их было не много: к утреннему туалету государыни допускали только трех-четырех верных фрейлин, естественно Мелитриса пока не входила в их число. Балы, парадные обеды, широкие приемы все еще были отменены. Вернулись к жизни только обязательные аудиенции, к ним относились выходы в церковь, как правило, к литургии, и приемы послов, которые невозможно было отменить.
Во время единственной аудиенции в тронной зале Мелитриса стояла в числе прочих фрейлин в уголке. Государыня, обложенная подушками, сидела прямо, но лицо ее было нездорово, желтого цвета, движения вялы и замедленны. Говорила она мало, только кивала. Подле трона стоял вице-канцлер Воронцов, тот разливался соловьем. Во время большого приема у рядовой фрейлины всех дел было — вовремя присесть и поклониться, распоряжались всем кавалерские дамы. Они должны были, согласно этикету, представить особу женского пола, то есть прокричать хорошо поставленными голосами все титулы в надлежащей последовательности. Это было особое искусство, здесь были свои примы и свои неудачницы, которых быстро оттесняли в тень, потом они незаметно выходили замуж.
Выходы в церковь были два раза в неделю, в иные дни государыня молилась в своей домашней божнице. Выходы, как правило, совпадали с церковными праздниками и были очень торжественными. Открывали шествие кавалеры в полных регалиях, в центре с ближайшими статс-дамами следовала государыня, замыкали шествие кавалерские дамы и фрейлины.
Издали Мелитриса наблюдала, как государыня молилась, Елизавета серьезно относилась к религии и в ту пору, когда была молода, беспечна, неутомима в развлечениях и любви, а сейчас, когда время предстать перед Всевышним неотвратимо приближалось, она вкладывала в молитву всю свою душу. Для молитвы государыня выбирала боковые приделы, словно пряталась от чужого любопытства. Она не могла сама опуститься на колени, поэтому прибегала к помощи статс-дам, и эта простая для здорового человека процедура превращалась в мучительное и надсадное действо. Встав на колени, она опускала голову долу, прижималась лбом к каменным плитам и так застывала надолго — безмолвная, большая, тяжелая. Потом из пены юбок показывались ее по-мужски крупные, красивые руки, Елизавета упиралась ими в пол, и сразу же ее окружала стая женщин. Ритуал подъема был, как ни странно, менее болезненным и более скорым.
