Екатерина была защищена своим положением от незваных гостей, но решила принять все меры предосторожности, чтобы не быть пойманной со своим гостем. Комната, в которой лежала великая княгиня, была довольно большой и имела две двери, одна из них вела в гардеробную. Комната эта была загромождена старой мебелью, заставлена сундуками и ширмами. Великая княгиня решила с помощью этих старых ширм выгородить себе в спальне небольшую комнатенку. Любопытным она говорила, что там стоит судно. А кто будет проверять?
В действительности же в этой комнатке образовалась ее личная «гостиная», в которой собирался ее кружок. Разумеется, все это делалось в глубочайшей тайне, что особенно было привлекательно для молодой компании. Однажды там произошел смешной случай.
Как уже говорилось, после крестин новорожденной Анны в Петербурге прошла серия балов и праздников. Бал, данный во дворце, должен был сопровождаться великолепным фейерверком. Разумеется, Екатерина не принимала участия в этих праздниках по причине неокрепшего здоровья. Сочувствующие ей друзья более предпочитали собираться, в гостиной за ширмами, чем предаваться роскошным празднествам в официальной обстановке. Здесь был, конечно, Понятовский — нежный, влюбленный, так и светился весь, были Нарышкин с сестрами, фрейлина Измайлова, еще пара молодых людей. Даже Владиславова не знала, что за ширмой сидела веселая компания, но подозревала, конечно, что неспроста у великой княгини такое хорошее настроение.
И вдруг неожиданность — визит Александра Ивановича Шувалова. Он, видите ли, пришел по просьбе брата посоветоваться относительно предстоящего фейерверка. Петр Иванович Шувалов, помимо того что был одним из первых лиц в государстве, исполнял скромную роль генерал-фельдцейхмейстера.
Екатерина задернула занавеску, отделив от себя веселую компанию, и улеглась в постель. Принимая Шувалова, она даже чуть-чуть терла глаза — да, она спала, да, визит разбудил ее. За ширмой и занавеской затаилась молодая компания, они боялись дышать.
Разговор с главным инквизитором был довольно долог. Александр Иванович разложил на одеяле план фейерверка и принялся за неторопливый разговор. Он выглядел участливым, спрашивал о здоровье, задал еще несколько ничего не значащих вопросов о ее дворе, потом вдруг перевел разговор на Вильямса: он-де слышал, что ее высочество очень отличали английского посла.
— Сэр Вильямс был отличный собеседник, — немедленно согласилась Екатерина.
— А известно ли ее высочеству, что Вильямс был отозван своим королем и оставил Россию неожиданно и тайно, ни с кем не попрощавшись?
— Отъезд посла совпал с моими родами. Немецкое воспитание приучило великую княгиню без ложной стыдливости говорить о натуральном, будь то роды, ночное судно или расстройство желудка.
— А не показалось ее высочеству, что английский посол последнее время был странен… головой, — добавил Шувалов, остро взглянув на Екатерину.
— Бедный сэр Вильямс! Все могло быть. Он так эксцентричен.
Екатерину охватило беспокойство. Что имеет в виду этот въедливый инквизитор? Если и была у Вильямса какая-то тайна, то он увез ее с собой в Гамбург. Вдруг Шувалов прав, и мысли об отравлении государыни не более чем горячечный бред? Но было и прошло… Не сейчас же об этом думать! Екатерина улыбнулась Шувалову своей самой, как ей казалось, бесхитростной и доброй улыбкой.
Александр Иванович вдруг засуетился: пора идти, императрица не простит задержки фейерверка. Как только за Шуваловым закрылась дверь, Екатерина сказала громко: «Какое счастье, я одна!» За ширмой раздался вздох облегчения.
Екатерина позвонила в колокольчик и попросила Владиславову организовать в честь фейерверка роскошный ужин: побольше, еды и вина! У всех праздник, так почему же она, главная виновница торжества, не может позволить себе хорошо поесть и выпить? А дальше шторы были отодвинуты, и начался самый причудливый пир, когда еды было много, а кувертов и вилок — совсем мало. Сколько было хохоту! Прислуга потом недоумевала, неужели великая княгиня одна могла уничтожить столько еды?!
Чудный был вечер, но когда все разошлись, Екатерина опять ощутила беспокойство, которое возникло во время разговора с Шуваловым. И почему-то неприятно было, что на этот раз Александр Иванович обошелся без тика. Кажется, она первый раз видела, чтобы во время разговора у него не дергалась щека. Его даже можно назвать красивым, а как он вежлив, предупредителен! Это и вызывало беспокойство.
Но к утру оно рассеялось. Государыня подарила Екатерине 60 000 рублей. Этой же суммой был награжден за рождение дочери Петр Федорович. Жизнь продолжалась, государыня была милостива, Понятовский рядом. Екатерина и думать забыла о Белове и той просьбе, которой она его нагрузила, но жизнь скоро напомнила ей об этом.
Улов Анны Фросс
Теперь уже не вспомнить, кто донес до Елизаветы расхожие домыслы, главное, что она сразу в них поверила и сделала аксиомой: отступление Апраксина после Гросс-Егерсдорфского сражения связано с болезнью и приказом «вероломной Катьки». Мог, конечно, и Петруша постараться. Его преклонение перед Фридрихом II могло толкнуть его на любой тайный приказ в пользу пруссаков. Но Апраксин бы такой приказ не больно-то и выполнил. А вот если Бестужев вкупе с великой княгиней постарались — сие для фельдмаршала убедительно!
Александру Ивановичу все это очень не нравилось. Апраксин был другом. Правда, фельдмаршал и Бестужеву был другом, но канцлер — волк и недоброжелатель. Была еще одна ниточка, соединяющая Апраксина с фамилией Шуваловых. Дочь Апраксина, несравненная Елена Степановна Куракина, уже давно состояла в серьезной любовной связи с Петром Ивановичем. Шувалов — средний честно сказал брату: «Костьми лягу, чинов лишусь, а честь Степана Федоровича защищу и на поругание не отдам!»
О деликатном деле был оповещен и Иван Иванович. Младший Шувалов не был ни интриганом, ни сплетником, но он был предан семье, потому стал вести с хворой императрицей осторожные разговоры, Апраксин-де не виноват, а если и отступил, то уж, конечно, без злого умысла, так, видно, его судьба повела… —
— …или приказ, — не унималась Елизавета. — Великая княгиня всюду сует свой немецкий нос!
— Но тому нет доказательств! — тихо возражал Шувалов-младший.
— Так ищите!
В результате тихих бесед Ивана Ивановича сама собой обозначилась такая линия: Апраксин не виноват в отступлении, а виновны те, кто приказ сей отдал.
Бестужев и Екатерина
После этих бесед и поехал вице-капрал Суворов в Нарву, оттуда привез переписку Апраксина — пухлую пачку писем. Среди них три ничего не значащих писульки Екатерины. С днем рождения поздравляет, надеется на победу, призывает разбить Фридриха… так, пыль! Александр Иванович не верил в эту версию.
Через два дня после того, как великая княгиня разрешилась от бремени, Анна Фросс принесла в лифе три документа. Шувалов развернул еще теплые бумаги. Это были письма к Вильямсу, расписка в получении 100 000 ливров, а также черновики какого-то документа, вернее фрагмент его, он начинался с девятого пункта и кончался одиннадцатым. Александр Иванович восхвалил себя за проницательность: переписка с английским послом существовала.
