Только бы ей добраться до Царского, только бы свершить все по плану, а там посмотрим, кто будет главным — она или Петруша…
В Царском Селе
Великий князь Петр поехал в Царское, был радушно принят гофмаршалом и первыми чинами двора, Мавра Егоровна позаботилась о предоставлении ему удобных покоев, Иван Иванович слезу пустил на радостях, но к Елизавете его не допустили. Петр заикнулся было о том, что, скорбя о здравии Ее Величества, в Царское Село желает приехать великая княгиня. Это было вежливо, но твердо отклонено Несмотря на болезнь государыни, распорядок дня во дворце оставался прежним, а этикет, можно сказать, ужесточился. Обедали и ужинали строго по часам, сидели по чинам и классам, кавалерам и дамам давали не устные, а письменные повестки — кому с кем рядом сидеть. Слуги в полной ливрее, музыканты тоже при параде. Все устраивалось так, словно за стол вот-вот сядет государыня. Однако камер-фурьерские журналы тех дней с однообразием кукушки вещали одно и то же: «Их Императорское Величество своих покоев оставлять не изволили». За столом царили уныние и скука, никто не осмеливался разговаривать, словно творилась трапеза у глухонемых. После принятия пищи все шли в гостиные играть в карты. Последнее делалось тоже по приказу: жить как обычно!
Наиважнейшими людьми во дворце были теперь медики. Каждые три часа они устраивали тайные консилиумы, а потом с важными, непроницаемыми лицами расползались по своим комнатам, прячась от лишних вопросов. Но напрасны были эти меры предосторожности. Их уже не ловили в коридоре, не пытались угадать по выражению глаз, как чувствует себя Елизавета Петровна. Двор устал волноваться. Лучше станет государыне — они сразу узнают и возрадуются, помрет — будем горевать.
От всего этого Петр Федорович как-то вдруг дико, по-волчьему затосковал. Он знал, что жена ждет от него приглашения, на худой конец надо хоть запиской объяснить, почему нельзя приезжать. А как объяснишь? Мавре Шуваловой, конопатой дуре, следовало фухтель
[14]
вдоль спины сделать, чтоб сговорчивей стала. А гофмаршалу… Да что он решает? Иван Иванович — этакий лис хитрый. Петр прямо спросил: «Что, агония?» А тот глаза закатил, молитвенник к губам приставил и весь затрясся. Об этом, что ли, супруге-вертопрашке писать? Петр Федорович ушел к знакомым егерям, что жили при дворце Ее Величества, и безобразно напился.
Екатерина уже поняла, что приглашения от мужа в Царское она не дождется. Главное сейчас было узнать, на чем основана столь твердая уверенность Вильямса в грядущих переменах. Екатерине хотелось самой поговорить с послом, но она не осмелилась организовать встречу в столь тревожное время. К Вильямсу был послан Понятовский, а вечером Анна Фросс с величайшими предосторожностями препроводила молодого поляка в спальню к Екатерине. Встреча с Понятовским была тоже крайне Опасна, но она утешала себя тем, что все равно те, кому надо, знают про их любовь. И уж если «те, кому надо», застанут их вместе, она всегда может отговориться, мол, занимались они не политикой, а любовью. За это тоже накажут, но не до смерти…
Понятовский явился настолько взволнованный, что забыл про поцелуи, сразу стал рассказывать:
— Сэр Чарльз Вильямс категорически отказался говорить со мной на эту тему. Он чрезвычайно взволнован. Я бы даже сказал — напуган! Сколько можно ходить вокруг да около? Я спросил: «Что, государыня заболела по чьей-то злой воле? Яд?» Он прямо взвился. Ничего толкового не ответил. Забегал по комнате, стал кричать, как-де я могу говорить об этом вслух? Какова логика! Писать об этом он считает возможным, а говорить — запрещает.
— Откуда сведения о смертельной болезни? Вы спросили?
— Конечно! И в ответ он обрушил на меня водопад слов. Общий смысл их таков — он либо стал невольным свидетелем какого-то разговора, либо случайно прочитал какое-то письмо. Я не понял. Когда я попросил более внятного пояснения, то он просто сошел с ума. Вы знаете, каков бывает сэр Чарльз в гневе.
Екатерина знала. Не так давно из-за пустого спора в небольшой тесной компании Вильямс после какого-то замечания Понятовского воскликнул:
— Я не могу допустить, чтобы мне в моем доме так возражали. Я не желаю вас видеть и прошу удалиться.
А там был пустяковый спор — о свободе воли и предопределении. Можно себе представить, во что обернулись сейчас раздражительность и щепетильность Вильямса.
— Вы поссорились? — спросила Екатерина.
— Он выбежал из комнаты, с такой силой хлопнув дверью, что ваза упала на пол. Я пытался объясниться через дверь, он молчал. Тогда я полез в его кабинет по карнизу…
— Вы помирились, — поняла Екатерина.
— Он был растроган моим появлением до слез. Сэр Чарльз бывает так чувствителен! Он подарил мне афоризм. Кто-то из древних сказал: «Можно забыть того, с кем смеялся, но никогда не забыть того, с кем вместе плакал».
— И после афоризма, как я понимаю, вы о деле уже не говорили…
Понятовский пожал плечами, как бы говоря: разве это возможно?
— Ну что ж… Подождем.
Пока одна болеет, а другая ждет ее смерти, мне хочется порассуждать немного об этих двух женщинах, украсивших собой трон русский. Я позволю себе три раза процитировать нашего блистательного историка Василия Осиповича Ключевского. Об Екатерине II он сказал, что «она была последней случайностью на русском престоле и… создала целую эпоху в нашей истории». Да, она заработала титул Великой, и аура этого сияния застила глаза многим поколениям. От Елизаветы, по строгим меркам с точки зрения Ключевского, остался прочерк между датами рождения и смерти. Это очень строгие мерки, хотя он написал «царствование ее было не без славы и не без пользы»… Ну почему бы не написать: со славой и с пользой? Не удостоил.
И опять Ключевский: «Средства, которыми располагает народ, бывают материальные либо нравственные; итак, следует разрешить вопрос, насколько увеличились или уменьшились материальные и нравственные средства Русского государства в царствование Екатерины?»
Значение царствования Екатерины в том, что она приумножила богатство страны и расширила границы… На эту тему много можно писать, и все будет мало. Но какой от государыни нашей остался миф? Что при первом упоминании имени Екатерины II возникает в ряду ассоциаций? Ее альковные дела… Судьба жестоко отомстила ей за безнравственность, душевную черствость, притворство. Народная молва настолько гипертрофировала ее эротические игры, украсила их такими подробностями, что в голову сами собой забредают мысли о физическом неблагополучии Великой.
А после дочери Петровой — веселой, беспечной модницы и мотовки с любвеобильным сердцем, тоже остался миф, который перевешивает все Екатеринины богатства: «поклялась не казнить смертию…» И не казнила. Слов нет, Елизавета жестоко обошлась с Браунгшвейгской фамилией, но все они умерли своей смертью, кроме свергнутого царя Ивана. Пока жива была Елизавета, он тоже был жив. И при Петре III он был жив. Существует легенда, как этот император-недоумок посетил в Шлиссельбургской крепости другого страдальца — семнадцатилетнего Ивана. На трон взошла Екатерина: вначале был убит Петр, потом Иван задушен в каземате своими же караульщиками при попытке Мировича его освободить. А Пугачевский бунт — вот где потоки крови!
