Пущенный рукой Мелитрисы кусок льда попал ему прямо в лоб, рассек кожу. По носу тонкой струйкой потекла кровь. Метнув ледяную пращу, Мелитриса израсходовала все свои физические и нравственные силы. Набухший водой валенок зацепился за снежный торос, и она, раскинув руки, упала на лед. Вот и все… Если бы у нее были силы, она вцепилась бы Акиму в горло, исцарапала бы лицо, искусала руки, но у нее не было сил даже на рыданье. Слезы сами текли из глаз, протаивая во льду крохотные ямки.
Он рывком поставил Мелитрису на ноги.
— Допрыгались? Так идиотничать могут только идиотки! Вы куда бежали-то? Объясните мне нормальными объяснениями! По мне, гуляйте хоть на все шесть сторон! Мы вас здесь от Тайной канцелярии прячем, а вы такие безобразия устраиваете! — По мере его крика Мелитриса как бы вытекала из его рук и с последним словом упала на лед. Руки ее были в ссадинах и синяках, лицо в крови, шапку она давно потеряла, и длинные растрепавшиеся волосы льнули теперь к потному лбу и мокрым щекам.
Нести ее, скажу вам, это занятие. Ведь, кажется, худая девица, это вам не Фаину переть, а поди ж ты! Может, это тулуп с валенками столько весит? Как бы мы вдвоем дружненько под воду не загремели! Так размышлял честный Аким Анатольевич, пробираясь по шаткому льду к берегу. Счастье сопутствовало ему во всех предприятиях этого утра. Как только он добрался до прибрежных камней, то увидел бегущих навстречу Устина и Фаину. Оказывается, его конь, когда ему наскучило дожидаться хозяина, потрусил к конюшне и был на тропе перехвачен Устином.
— Кровищи-то, Аким Анатольевич! Неужели она вас подстрелила? Бедный вы, бедный! — причитала Фаина, однако, увидев бесчувственное тело Мелитрисы, тут же сменила песню. — Так это вы в нее стреляли? Несчастная девочка! Зачем же вы так, Аким Анатольевич?
— Никто ни в кого не стрелял, Фаина Петровна. Я еле на ногах стою, а вы тут всякие мерзкие реплики кудахчете!
Бесчувственную Мелитрису погрузили в возок, глаза ее были закрыты, на этот раз и ресницы не трепетали. Фаина опять поднесла к ее носу нашатырь, но девушка так боднула головой, что флакон выпал из рук, надолго отравив в возке воздух.
— Видите, что творит? — в голосе Акима слышалась законная гордость, вот ведь подследственная досталась!
На мызе Фаина растерла Мелитрисе озябшие ноги спиртом, уложила в постель, принесла чаю с молоком и медом. Чай Мелитриса выпила, а от еды отказалась наотрез, заявив, что погибнет на этой проклятой мызе с голоду, но не позволит над собой издеваться. Фаина боялась горячки, простуды и воспаления легких, но, по счастью, все эти беды обошли Мелитрису стороной. Видно, активный ангел-хранитель был у этой девицы, он отогнал от нее все злые силы, но уж поплакать дал вдосталь.
А к мызе подступила весна. Апрель был теплым, снега начали таять дружно, всюду побежали ручьи. Сколько вокруг было голубизны!
«Возлюбленный! Молюсь, чтобы ты здравствовал и преуспевал во всем, как преуспевает душа твоя…»
Мелитриса жила затворницей, проводя все дни за чтением Евангелия. На прогулки ее не пускали, спускаться вниз она отказывалась сама. Фаина приносила ей еду на большом подносе и, горестно подперев щеку рукой, смотрела, как она ест. В глазах Фаины читалась готовность ответить на любой вопрос, поддержать в разговоре любую тему. Но Мелитриса молчала.
Третье соборное послание Святого Апостола Иоанна Богослова: «… Много имел я писать, но не хочу писать к тебе чернилами и тростью, а надеюсь скоро увидеть тебя и поговорить устами к устам. Мир тебе…»
В оживший сад прилетели дикие голуби. Мелитриса думала, что они хотят полакомиться почками яблонь и слив, но голубей интересовали только сосновые шишки. Удивительно, как они их расклевывали! Голуби были очень красивы, темно-сизый окрас спинки переходил в бледно-голубой, а грудка отливала розовым. Они клонили головки набок и непугливо рассматривали пленницу круглыми желтыми глазами, а потом взлетали шумно, с треском, словно кто-то хлопал в ладоши. «Гули, гули… — шептала Мелитриса, и опять: — Возлюбленный! Молюсь, чтобы ты здравствовал…»
Аким Анатольевич появился через неделю. Фаина поднялась наверх и сказала церемонно:
— Аким Анатольевич спрашивают, не угодно ли вам с ним объясниться? Ввиду вашей слабости, они интересуются, спуститесь ли вы к нему в гостиную или они поднимутся к вам в светелку?
Присутствие Акима в этой комнате было совершенно невозможным. Зарешеченная светелка была полна ее мечтами, голубиным воркованием, чистым, не омраченным подлостью, светом.
— Помогите мне причесаться. Я спущусь вниз. Как только Мелитриса появилась в гостиной, Аким Анатольевич пододвинул кресло к печи, усадил в него Мелитрису. Был он непохож на себя: несуетлив, спокоен, доброжелателен.
— Я хочу спросить вас еще раз — согласны ли вы посетить поля и города Пруссии?
Мелитриса промолчала, только головой повела. Ответ был и так ясен.
Аким Анатольевич достал папку, долго в ней рылся и, наконец, достал лист исписанной почтовой бумаги — из дорогих, с золотой каемочкой.
— Вам знаком этот почерк?
У нее нет очков, а без очков она ничего не видит. А где же, мамзель, черт побери, ваши очки? Ведь не хотел ругаться, но с вами сам черт глотку сорвет! Не извольте орать, сударь! Она вовсе не обязана никому говорить, что ее очки лежат наверху возле Евангелия. А поминать врага рода человеческого — тоже умеет, но полагает, что ей это не с руки. Кто черта поминает, сам враг и есть!
— Фаина! Очки!
Как только Мелитриса прочитала первые строчки письма, руки ее против воли задрожали, очки запотели… а может, это глаза затуманило слезами. Письмо было, как сказал бы Аким, писано собственноручно рукой князя Никиты. Наверное, послание его было пространным, но Мелитрисе показали только конец, а именно — третью страницу.
«Я совершаю этот вояж не потому, что, как вы изволили выразиться, „жизни не мыслю без этой девицы“. Награжденный помимо воли моей опекунством, я несу ответственность за нее не только перед людьми, но и перед самим Богом. Мне говорят, она сбежала с мужчиной, она сама выбрала свой путь. Может быть! Но пусть она мне в лицо эти слова повторит, и отпущу ее с благословением на все четыре стороны.
Когда вернусь, не знаю. Путешествие мое по Пруссии может затянуться. Хоть Мелитриса не иголка в стогу сена, согласитесь, отыскать ее будет мудрено. Из Кенигсберга напишу.
Остаюсь глубоко почитающий вас князь Оленев».
— Я поеду в Кенигсберг, — сказала Мелитриса, поднимая глаза от письма.
— Ну вот и славненько…
— Велите закладывать лошадей…
«Утешение христианина в несчастье…»
За шпионскими интригами мы совсем упустили из виду главное лицо нашего повествования, досточтимого экс-канцлера Алексея Петровича Бестужева, что по-прежнему живет в своей библиотеке под крепким караулом. Чтобы окончить эту историю, обратимся еще раз к опросным листам. Вот они, лежат передо мной — желтые, с выцветшими словами, с легким, невыразительным почерком, тогда ведь было совсем другое написание букв, словно детская рука водила по этим страницам. Вот бумаги от 30 марта 1758 года. Как явствует из слов писаря, утро было ясным, солнечным — понедельник. Бестужев был привезен во дворец под караулом в шесть человек и сразу предстал перед высокой комиссией. Вопросы задавал Яковлев. Посмотрим по этим вопросам и ответам, каким мастером был экс-канцлер перепираться и доводить судей до кипения. Вопрос:
